Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

Стильный кабинет, под абажуром четыре лампы в форме свечей, на ровной поверхности письменного стола несколько листков бумаги, мраморный камин, каминные часы на столбиках, зеркало до потолка, которое могло бы украсить собой салон Мюрата: французам этого достаточно. Их вождь может говорить им Бог знает что.

Уступить дорогу простым грубоватым словам это довольно тривиальная вежливость, слова благородные это умеют. Любые слова, благородные или простые, отходят в сторону, отступая перед настырным просторечием. Но в нише ночи, ложбине постели между двумя влюбленными рождается иной язык: почти без слов, а если и есть слова, то они означают совсем противоположное. Ночь наступает там, где рождается такой ночной язык между двумя влюбленными, они укрываются в ней, они – беженцы ночи, они наедине пусть даже среди тысячи или ста тысяч других, и от влажности этой встречи перехватывает дыхание. Они не изобретают новые слова, они достаточно бесстыдны, чтобы проделывать всё у всех на глазах, но вещам, предметам, образам, своим половым признакам, а что для двоих влюбленных не является половым признаком? они придают смысл, непонятный нам, потому что освещенный по-иному. Сотня или две сотни фидаинов, собранных вместе, учтивы и любезны друг с другом. Победители или побежденные, они войско. В мгновение ока, и даже быстрее, чем в мгновение, из двух фидаинов толпа делает двух любовников. Их стремительная и незримая для других встреча, их манера общения прямо у нас на глазах делает из этих двоих одно целое. Я по-прежнему говорю о желании, даже если кажется, будто я ухожу от темы, просто слово «любовники» означает совсем не то, что это же самое слово на предыдущей странице. Видеть рядом ВI и BII (это два фидаина, которые беспечно курсируют между границами, один суннит, другой шиит, и оба они палестинцы) – это видеть и слышать двух серьезных целомудренных любовников. Каждое из сказанных им слов может обозначать взрывы, траншеи, дистанционное управление, лиц, названных по денежным единицам: Стерлинг А, Флорин Е, Экю К, Марк П, и всё это ведомо только им двоим. Конечно, целомудренные, но они ведут себя, как заговорщики, и смех одного заполняет пустоту другого, которому сейчас грустно.

С ними я заговорил об Амале [105] Амаль – ливанская политическая партия, связанная с шиитской общиной Ливана. ( Прим. ред. ) .

– Ты прав, – сказал мне BII, – не только Амаль, но и многие шииты рассматривают религию со всё более фундаменталистских позиций – по мнению какой-нибудь мусульманки-шиитки Коран, особенно в тех сурах, где говорится о судебной власти, чрезмерно суров, когда всех волнует грудь Лиз Тейлор – а между тем мы пользуется автоматами, бомбами, взрывчаткой, и прицеливаемся мы стоя, на коленях или лежа совсем так же, как прицеливаются христиане.

BI прошептал мне на ухо, но довольно громко:

– Все шииты служат Моссаду.

BII расхохотался:

– Это правда. Моссад очень силен, ведь сведения, которые я ему поставляю, идут от суннитов вроде тебя.

– Вот так мы без конца и ругаемся, так что никто ни о чем не подозревает. Мы с ним будем вместе только в смерти.

Во времена моего детства так разговаривали актеры, изображавшие в кино парней из Иностранного легиона.

Поскольку аэропорт Бейрута открыт, я не полечу в Аден. Вот каким теоретически должно было быть мое последнее путешествие: Париж, Каир, Дамаск, Бейрут, Амман, Аден, Париж; вот каким оно стало на самом деле: Париж, Рабат, Амман, Бейрут, Афины, Рур, Париж.

Когда я позвонил Хамзе, меня поразила мягкость его голоса, и отчаяние, которое в нем слышалось.

– Ведь ты вернешься когда-нибудь в свою страну?

– Какую страну?

– Иорданию.

– Это не моя страна. Жан, мне плохо. У меня волосы уже седые на висках. И раны очень болят.

– Это же было давно…

– Нет, Жан. Они у меня болят, как в первый раз тогда в тюрьме в Аммане.

– А твой сын?

– Да, Жан.

– Он вернется в свою страну?

– Да, Жан.

И в его голосе еще сильнее зазвучало отчаяние.

– Какую страну?

И тут впервые за весь наш разговор я услышал радость.

– Палестину.

Это последнее слово меня успокоило. Наш диалог худо-бедно шел на арабском, и последнее слово Хамза произнес по-арабски « Flestine », и в этом выпадении гласного «а»: «Ф’лестина» мне почудилась эдакая арготическая фамильярность.

Любовь, разве не она вас возбуждает и приводит в оцепенение? Тревожит? Что с ним стало? Что стало с ней, с ними? Словно выбрав удобный момент, в голову приходит вопрос: или огромная усталость, так что нет сил даже думать, и просто предаешься мечтам, или время наслаждения. А они? какие невзгоды и страдания довелось перенести им? Я так долго и так мучительно пытался отыскать следы – отголоски и отпечатки: пятна на осунувшемся, недоверчивом лице, седые волосы, отметины хны на увядшем кожном покрове.