Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

Эта ситуация рассмешила меня, и мой безумный смех меня рассмешил. Мне стало лучше. Нести в себе свой дом вместе с мебелью было довольно унизительно для человека, проснувшегося ночью от собственного свечения.

Скромное чудо, светящийся человек, светлячок размером с человеческое тело, чье свечение оказалось кратким, как всегда у светлячка, подвигло меня к размышлению – ибо я был склонен размышлять – над чудом апельсина, воспарившего на нейлоновой леске логики безо всякого таинства; мне казалось, вот-вот появится рациональное объяснение этому необъяснимому свечению, этой беременности домом, садом, небом и морем.

Унижение многое мне объяснило про мой дом, мои вещи, мой свет, мое внутреннее убранство. Что означало последнее выражение: интерьер моего дома или неопределенное, непонятное место, предназначение которого – скрыть полное небытие: мою внутреннюю жизнь , именуемую порой с такой же определенностью: мой тайный сад ?

Этот дом внутри меня превратил меня даже не в улитку, которая, и в самом деле, укрывается в своей раковине, а в нечто еще меньшее. Если я меньше улитки, объединяющей в себе оба пола, необходимых для размножения, то сколько их у меня?

Поскольку происходило это в Турции, поскольку я носил в себе и за собой мой дом, и при этом находился недалеко от Эфеса, где восьмидесятилетняя Дева Мария жила в маленьком домике, вознесенная на небо ангелами, вознесенная мертвой в своем доме из тесаного камня, чего же мне было опасаться?

– Ничего подобного ты не знал, – сказал я однажды Ферраджу, поведав ему о своем чуде, столь же удивительном для меня, как mi’raj [101] Исра и Мирадж – ночное путешествие пророка Мухаммеда в Иерусалим и его вознесение на небеса. ( Прим. ред. ) для Мухаммеда.

– Как-то в июне, 26 июня 1970 года на первой ступеньке эскалатора в аэропорту Кувейта я тоже поднялся очень высоко, даже не пошевелив ногой.

– Ты же поднялся не в небо.

– Туда не поднимаются из Кувейта.

В той же Турции мне было видение. Уже с давних пор я вел войну против самого себя и стремления иметь какую-то собственность, так что все мое имущество ограничивалось единственным комплектом одежды, той, что была на мне, ни карандашей, ни документов, они были сломаны, разорваны и выброшены, и теперь мир вещей сводился к нулю, к пустоте, и устремлялся в эту пустоту. Он дал о себе знать дребезжанием кастрюль и скрежетом кранов, потому что я не получил ни дома, ни сада, а лишь полностью оборудованную кухню «под ключ», с засоренными согласно калмыцкой, хеттской и турецкой традициям кранами. Когда я принес жертву демону, то есть, построил дом одному юному арабу, предметы, видимо, утоленные и усмиренные, перестали мучить меня. Из Антиохии я отправился в Алеппо, оттуда в Дамаск, затем в Даръа и Амман. И вот, наконец, Аджлун.

Эти размышления о доме во мне, на земле внутри меня, возможно, были навеяны предложением Махджуба, которому я показал дом, освещенный солнцем:

– Посмотри, какой красивый, там, на скале!

– Если он вам нравится, ООП снимет его для вас на шесть месяцев.

Он сразу же стал серым и грязным.

Смутное видение дома в солнечном свете словно запустило во мне процесс приобретения имущества. Я стал его хозяином в тот момент, как увидел, и комнаты распланировал также по своему усмотрению, я смог обставить их мебелью согласно собственному вкусу, разбить сад, где построю беседки, обвитые виноградом и вьюнками, синими и белыми. Наконец, и это самое главное, я буду ходить из одной комнаты в другую или сидеть в кресле, глядя на море в ожидании морского сражения, которое всё никак не начиналось, и собственником этого сражения тоже буду я, ведь она, эта панорама, должна будет стать частью декорации, словно пристройкой моего дома. Рожденные в песках фидаины не видели ничего более покойного и безмятежного. Этот покой, ведомый одним лишь богачам, был, выходит, их собственностью. Фидаины должны были им насладиться, только очень быстро, не теряя ни секунды, осознавая, что этот покой – прерогатива их врага, был также эманацией врага, значит, необходимо с ним бороться. А насладиться было нужно, чтобы узнать его, понять его недостатки, чтобы успешнее атаковать. Как богачи, они лежали, развалившись на оттоманках и креслах времен Второй империи, как богачи, они знали, что эта роскошь и этот покой будут вечно, если только революционеры, несмотря на сопротивление солдат и полицейских, не захватят дома вместе с прекрасными бельведерами, откуда можно любоваться на морское сражение и погибших, убаюканных безмятежным волнами, или на рабов в поле, которые надрываются от тяжелого труда так эстетично, что обитатели дома, опершись на балюстраду, чувствуют умиротворение; и на несколько мгновений фидаины, развалившиеся в креслах или попирающие ковры, были хозяевами этих мест и в то же время революционерами, которые их оттуда изгонят, и в этом имелось особое наслаждение.