Валерий Алексеев - Игры на асфальте

Узнав, что у нас гостья, Максимка пожелал быть не только одетым, но и умытым — и даже зубы взялся почистить, хотя было жалко смотреть, как он это делает. Затем он вошел в детскую и, заложив руки за спину и выпятив живот, стал гоголем ходить из угла в угол, притворяясь, что уж-жасно занят. Должно быть, красота Маргариты не оставила его равнодушным: с Тоней он вел себя намного проще.

— Да, — с улыбкой сказала Маргарита, — такого одного не оставишь. Активный товарищ.

Максимка перестал вышагивать, остановился, посмотрел на Маргариту исподлобья (она как раз принялась закуривать вторую сигарету), перевел взгляд на блюдце с окурком и вдруг спросил:

— А вы губы красите?

От неожиданности Маргарита поперхнулась дымом, закашлялась и засмеялась одновременно.

— Смотрите-ка, — проговорила она, — разговаривает!

Как будто это была кукла с открывающимися глазами.

— Скажи, Максим, — кончив смеяться, спросила Маргарита, — а Тоня здесь часто бывает?

— Каждый день, — не моргнув глазом, ответил юный провокатор. — Мы с ней серьезными делами занимаемся.

Маргарита захохотала и, бросив сигарету на блюдце, захлопала в ладоши.

— Ну что ты глупости говоришь? — сказал я Максимке сердито, но он не повел и бровью.

— А я, между прочим, книги писать умею, — заявил он, еще больше выпячивая живот. — Возьму и про вас напишу.

Тут только я заметил, что он говорит Маргарите «вы». А к Тоне обращался на «ты», как будто это само собой разумеется.

— Про меня? — вытирая слезы платочком, переспросила Маргарита. — Напиши, будь любезен. Ужасно люблю, когда про меня книги пишут.

Максим тут же, как будто дожидался разрешения, уселся за свой столик, взял тетрадку от «мессершмитта» и принялся писать. А я все это время стоял у окна и смотрел во двор. И не напрасно: хлопнула дверь подъезда, и с зонтиком в одной руке, с хозяйственной сумкой в другой вышла Тоня. Моросил мелкий дождик, Тоня посмотрела в небо, потом перевела взгляд на окна нашей квартиры. Она всегда в восемь тридцать ходила за хлебом — во время каникул, конечно.

Открыв окно, я махнул ей рукой, и даже на таком расстоянии я увидел, что лицо ее осветилось радостью. Тоня была все в том же платье с «фонариками». Не раскрывая зонта (зонт был черный, мужской, под тросточку), она подошла к нашим окнам поближе, остановилась, глядя на меня вопросительно.

— Ну что? — крикнул я. — Попало вчера?

Она улыбнулась и покачала головой.

— Ты не могла бы зайти?

Тоня не поняла.

— Зайти? К тебе? — спросила она, сама же утвердительно кивая.

— Да! Дело есть! — крикнул я. — Сбегай в магазин и приходи, ладно?

Тоня постояла, оглянулась на свой подъезд, потом раскрыла зонтик и быстро пошла, почти побежала к воротам.

Закрыв окно, я обернулся. Маргарита смотрела на меня во все глаза.

— Дружба, переходящая в любовь? — спросила она после паузы.

Я ограничился тем, что коротко ответил:

— Да. И обратно.

— Ого! — одобрительно сказала Маргарита. — Вот это ответ.

И я, не шибко довольный своим остроумием, пошел на кухню варить Максимке кашку. А кашка-то, между прочим, была уже сварена мамой: сегодня мама, наверно, встала пораньше и успела хоть немного облегчить мне жизнь.

— Максюта! — позвал я братика. — Дописывай и иди завтракать.

Максимка явился через минуту.

— «Воздушный бой?» — спросил я вполголоса, подсаживая его на высокий стульчик.

— Не надо, — так же тихо ответил Максим. — Я сам.

Что ж, сам так сам, гордыня — двигатель прогресса. И я вернулся в детскую.

Маргарита молча протянула мне свежую Максимкину работу.

«Вот пришла к нам девочка, зовут Маргарита, сидит и курит, а дома у ней диверсант».

Братишка мой расстарался: всего лишь несколько ошибок, предлоги вместе со словами, «девочка» через «ы» да «диверсант» через два «и», а так все в порядке, и по стилю, и по содержанию.

— А ты не боишься? — пытливо глядя на меня, спросила Маргарита.

То, что Максим заговорил, как живая кукла, ее удивило, а то, что ребенок написал такую замечательную книгу, ей показалось в порядке вещей. Видно было, что у нее нет привычки и интереса к маленьким детям. Но вот откуда у Тони привычка? Она ведь выросла одна.

— А что бояться? — сказал я без особой, впрочем, уверенности в голосе. — Твоего режиссера и след давно простыл. И в гостинице его наверняка нету. Где ты хоть его подцепила?