Валерий Алексеев - Игры на асфальте

— Нет, не ладно! — сказала Маргарита. — А что ты, собственно, хотел узнать? Очень, кстати, симпатичный дядечка, кинорежиссер с «Ленфильма», зовут его Андрей Коновалов. Я у него буду сниматься на второй роли. Вот так-то, Гришенька. Еще вопросы есть?

Мне уже все было ясно, и Тоня ждала, и надо было кончать этот дурацкий разговор. Режиссер с «Ленфильма»? Ради всех святых, снимайся у него хоть на пятой роли, хоть на десятой. Но меня задело Маргаритино «вот так-то, Гришенька», и я со злостью сказал:

— Вопросов нет. Привет Коновалову.

Маргарита уловила, что я злюсь, и звонко рассмеялась:

— Что, Гришенька, не любишь режиссеров? А то давай, я и тебя пристрою, будем вместе сниматься. Внешность у тебя киногеничная. — Она подождала, не скажу ли я что-нибудь, но я молчал. — И все-таки странно… Так где ж ты его видел?

— Как где? В вашей квартире, конечно. Ну ладно, всего хорошего.

— До свидания, — помедлив, проговорила Маргарита, и я с облегчением повесил трубку.

Минуту мы с Тоней молча смотрели друг на друга. Кабина, покосившаяся, с распахнутой дверью на ржавых петлях, с тусклыми стеклами, с разбитой лампочкой на потолке, была сейчас нашим домом, нам не хотелось выходить.

— Вот видишь, — тихо сказала мне Тоня, — все разъяснилось.

— Да, ты была права, — так же тихо ответил я.

Должно быть, в моем голосе слышалось разочарование, потому что, подумав, Тоня сказала:

— Но все равно надо было проверить. Мало ли что…

— Да, конечно, — ответил я. — Мало ли что.

Я протянул руку, чтобы снова коснуться ее косы, но Тоня отвела мою руку и сказала:

— Не надо, я домой, мама будет ругаться.

— Ты ж говоришь, она у тебя добрая, — возразил я, почувствовав себя задетым.

— Добрая, — упрямо ответила Тоня. — Ей только трудно. — И без всякой видимой логики добавила: — Я скоро работать пойду. На шарикоподшипниковый. Ученицей. И буду сама себе хозяйка.

Я посмотрел на нее с удивлением:

— А как же школа?

Тоня пожала плечами, и в кабине у нас стало тихо. Я смотрел на Тоню во все глаза: надо же, сама себе хозяйка! Круглолицая девчонка в длинной вязаной кофте с чужого плеча, в классики сегодня играла, а туда же — «хозяйка». И в то же время я чувствовал, что все именно так и будет: я уже видел ее заранее — в белом халате и белой косынке, завязанной до самых бровей, чтобы волосы не падали на рабочий стол… впрочем, так, кажется, одеваются работницы часовых заводов. А брови у нее были красивые, в широкий разлет, они как бы помогали глазам распахнуться. И еще одно, что делало ее лицо миловидным: соотношение глаз и губ, их линии как-то неуловимо повторяли друг друга. А вот нос был невзрачным — маленький носишко, иконописным его никак не назовешь, греко-римским — тем более. Теперь-то, по прошествии лет, я знаю, у кого был точно такой же носишко. Сикстинская мадонна с шарикоподшипникового завода… Да, она именно так и сделала, как сказала, и стала себе хозяйкой, но вот зачем она в тот вечер заговорила об этом со мной? Тоня как будто ждала от меня каких-то слов, утешения ли, протеста — не знаю, но я не сказал вообще никаких слов, я просто молчал, как болван, слишком занятый самим собою.

— Скажи мне, Гриша, я некрасивая? — шепотом спросила она и приблизила ко мне свое круглое личико, слабо светившееся в темноте.

Она это сделала так глупо (теперь бы я сказал «трогательно и искренно»), что я засмеялся.

— Здесь трудно разглядеть, вот выйдем на свет — тогда скажу.

— А я не хочу на свет, — возразила Тоня. И, как бы в подтверждение своих слов, отодвинулась в угол кабины, между стеклом и висящим на стенке автоматом. — Я здесь постою, а ты иди домой.

— Так это же тебя мама ждет, — сказал я. — Ты и иди.

Она поежилась, запахнула кофту.

— Сначала ты. Я не хочу, чтоб ты рассматривал меня на свету.

— Здравствуйте, — пробормотал я. — Как будто я тебя на свету ни разу не видел. Да за сегодняшний день успел насмотреться.

— Ну и как? — вскинув голову, спросила она.

— Сама знаешь, как… — ответил я лучшее, что смог придумать.

Тоня подумала.

— Знаю, конечно, — сказала она, — Маргарита красивее. И все равно — я с тобой, а она с каким-то там старикашкой. Кому лучше? Конечно, мне…

— Слушай-ка, — сказал вдруг я, сам для себя неожиданно, — это правда, что ты сказала Максу, что жить без меня не можешь?

Я думал, что Тоня растеряется, но она тихонько засмеялась.

— Все-таки передал… — проговорила она. — Вот разбойник.

— Значит, правда? — настаивал я.