Валерий Алексеев - Игры на асфальте

— У тебя что, нет зонта? — спросил я, подойдя.

Маргарита мельком посмотрела на меня и ничего не ответила. Но, видимо, что-то в моем лице ее заинтересовало, потому что, бросив взгляд на свое окно, она снова повернулась ко мне и с любопытством меня оглядела.

— Какой на тебе смешной балахон! — распевно произнесла она.

Я про ее одежду мог бы сказать то же самое. Мог, но не сказал, и на душе у меня почему-то стало легче.

— Папин, — буркнул я. — Ну пошли?

— Что, разрешила? — усмехаясь, спросила Маргарита.

Темная челка у нее над бровями вся промокла и закудрявилась, лицо было мокрое и хитренькое. Мне даже показалось, что, спросив меня: «Разрешила?», Маргарита высунула розовый язычок и облизнула губы — вроде как бы с издевкой.

— А как же, — нагло ответил я и уже сам, следуя логике поведения, подхватил ее под острый и одновременно круглый локоток.

Мы пошли к воротам.

Я чувствовал, что Маргарита пытливо поглядывает на меня, но делал вид, что ничего не замечаю.

— Интересный ты человек, Кузнецов Гриша, — сказала она с непонятной мне интонацией, но я оставил эту реплику без ответа. На душе у меня было так путано, что не хотелось говорить и думать уже ни о чем.

Время было относительно раннее, и на лестнице Ивашкевичей оказалось людно: навстречу нам спускался молодой очкарик с портфелем, за ремень которого были запиханы свежие газеты (я машинально подумал, что вот еще один дурак: неужели не ясно, что газеты сразу же промокнут под дождем?), за ним — юная особа в короткой юбочке, короткой черной курточке, темноволосая, коротко подстриженная, она стрельнула в меня острыми черными глазками, чем-то похожая на Буратино, и, замедлив шаги, гордо прошествовала мимо нас, но пролетом ниже не утерпела, оглянулась, пытаясь вычислить, вместе ли мы идем, потому что я уже не держал Маргариту под руку, а уныло плелся сзади.

Нам оставалось всего два лестничных марша, и тут, как это часто бывает, случилось именно то, чего я очень не хотел: открылась дверь квартиры на третьем этаже, и на площадку с хозяйственной сумкой в руке вышла свидетельница моего вчерашнего позора, худая и бледная жена командира Сапегина. Она меня сначала не узнала, я прогромыхал мимо нее в своей задубеневшей куртке и решил было, что грозу пронесло, но вдруг почувствовал, что спину мне, как револьверное дуло, сверлит ее взгляд. «Не обернусь — и все», — подумал я, однако во взгляде Сапегиной была физическая сила, лопатками своими я ощущал его болезненный упор.

— Молодой человек! — сказала она пронзительным голосом.

Я замедлил шаг и, не оглядываясь еще, зашевелил ушами: глаза Сапегиной меня так и буравили.

— Эй, паренек, я к тебе обращаюсь!

Маргарита остановилась и с недоумением повернулась, я тоже обернулся и сказал: «Доброе утро».

— А ну-ка, спустись! — грозно сказала Сапегина.

Женщины такого склада часто бывают безразличны к своей внешности. На Сапегиной была серая от старости телогрейка, из-под которой торчали сатиновые шаровары синего цвета, наводившие на смутные мысли о каком-то запущенном восточном гареме.

Я явственно представил себе, как меня волокут под дождем к ближайшему постовому и, естественно, не двинулся с места. Тут, неизвестно по какой ассоциации, мне подумалось, что у Кривоносого на щеке должна была быть небольшая темная бородавка. «Ах, к Жене, — проговорил Кривоносый, задумчиво эту бородавку почесывая. — Ну, тогда извини». Но вряд ли мадам Сапегина разделила бы со мною радость этого открытия.

— Тебе вчера уши не оболтали? — почти улыбаясь, спросила Сапегина, глядя на меня не рыжими и не серыми, а пестренькими глазами. В отличие от меня, она была очень довольна, что со мной повстречалась. — Не оболтали? Тогда пойдем.

В ее словах не виделось никакой логики, но, к счастью, тут вдруг сверху подала голос Маргарита.

— Ну, что вам надо? — спросила она снисходительно. — Идите себе, куда шли.

Сапегина вскипела.

— А ты… — она даже задохнулась от негодования. — А ты что встреваешь, свистушка?

— Ладно, не хамите, — устало проговорила Маргарита.

И, как бы давая понять, что лично для нее инцидент исчерпан, она спокойно повернулась и продолжила свой путь наверх.

Я не разделял ее уверенности и успел-таки с горечью подумать, что Маргарита спасовала и бросила меня в трудный момент. Но, видимо, я хуже знал людей, чем Маргарита, а может быть, ее знание людей было более, чем мое, функционально: и в самом деле, ввяжись она в полемику с Сапегиной, та окончательно ожесточилась бы и, кто знает, возможно, пошла бы на крутые меры с применением силы, призывом на помощь и прочее. А так — что ей оставалось делать? Люди идут наверх по своим делам и знать ее не желают, она же направляется вниз, так в чем, товарищи, дело? И я, по возможности неторопливо, последовал за Маргаритой.