Томас Сэвидж - Власть пса

Они нырнули во мрак длинного амбара, пропахшего пылью, навозом, сеном – и временем. Бледный свет из высоких окон клинками прорезал темноту.

– Фил?

– М-м-м? – промычал Фил: язык онемел от гнева.

Вдруг мальчик коснулся его руки. Коснулся!

– Фил, у меня есть немного кожи, чтобы закончить веревку.

– Правда? А зачем тебе понадобилась кожа?

Рука оставалась там же, где и была.

– Нарезал себе немного. Хотел научиться, Фил, – плести, как ты. Возьми, прошу.

Они стояли лицом к лицу. Рука мальчика оставалась там же, где и была.

– Ты так добр ко мне, Фил.

Возьми. Ты так добр. В эту минуту, в этом пахнущем временем месте Фил почувствовал то же, что уже чувствовал однажды и, упаси боже, не хотел испытать вновь, чтобы боль потери вновь не разбила его сердце.

Конечно, вполне вероятно, что подарок – всего лишь дешевый трюк, чтобы вытащить мамочку из передряги. Но ведь мальчик хотел научиться плести, как он! Хотел быть, как он! Зачем же еще стал бы он нарезать полоски сыромятной кожи? Мальчик хотел превратиться в него, слиться с ним – так же как когда-то, единственный раз в своей жизни, и Фил хотел стать кем-то. Кем-то, кого вдруг не стало, кто был затоптан до смерти диким бронко [18] Бронко – дикая, необъезженная лошадь; мустанг. на глазах у двадцатилетнего Фила, припавшего к ограде загона для объездки лошадей. Боже, Фил и забыл, что делает с тобой прикосновение руки. Дорожа каждой секундой, он наслаждался теплом касания. Оно выдавало все, что хотелось услышать его сердцу.

Что это, если не судьба (должен же человек во что-то верить)? В тайной роще, известной лишь им с Джорджем – да Бронко Генри, – мальчик увидел Фила во всей наготе. А Фил увидел во всей наготе мальчика, когда целую вечность тот гордо шагал мимо открытых палаток: беззащитный, осмеянный, всеми презираемый – как изгой. Фил знал, Господь свидетель, он знал, что значит быть изгоем. Он ненавидел мир, однако сперва мир возненавидел его.

– Чертовски мило с твоей стороны, Пит, – сказал хриплым от волнения голосом Фил и протянул свою длинную руку, чтобы обнять мальчика за плечи.

Однажды Фил уже испытывал подобное искушение, однако, преданный клятве никогда более не решаться на подобный шаг, он устоял.

– Отныне все у тебя будет хорошо, я обещаю. Знаешь, я думаю доплести веревку сегодня. Посмотришь, как я закончу ее, Пит?

Тот вечер Питер провел вместе с Филом. Не обращая внимания на свежую рану, мужчина доплел веревку из сыромятной кожи.

Питер тоже был взволнован. Самым удивительным образом, о коем он не помышлял даже в своих языческих молитвах, его бедная мать сама приложила руку к воплощению задуманного им плана. Ладонь крепко сжимала плечи, и Питер будто слышал голос, шептавший, что он и есть тот особенный, каким он себя воображал.

Прийти к завтраку первым для Фила являлось вопросом чести.

– Итак, джентльмены, – с притворной торжественностью приветствовал он входивших через заднюю дверь рабочих, – вот и еще одну ночь пережили. Доброе утро висем !

Или худ’морхен в память об одном голландце, когда-то работавшем на ранчо. Не меньше, чем использовать в речи разные говоры, Фил любил плотно позавтракать и не церемонился с обладателями ленивых желудков.

– Давай, съешь еще пару яиц, – подмигивая остальным, досаждал он несчастному юноше, который едва справлялся с чашкой кофе. – Давай!

Овсянка, оладьи, яичница, розоватые ломтики ветчины и кофе с жирными сливками. Набор всегда был неизменен, и менять его никто не собирался. Работникам как будто нравились утренние представления Фила, и никто даже не думал ослушаться его наставлений. Фил любил подшутить над людьми и никогда не упускал возможности съязвить. Он подтрунивал над всеми, включая Джорджа.

Джордж, тот еще лежебока, даже в старые добрые времена не приходил к завтраку раньше, чем остальные успевали рассесться и приступить к еде; а угрюмость его была не менее заразительной, чем жизнерадостность Фила. Порой это ужасно раздражало, и Фил принимался поддевать брата.

– Что, Джордж, – подмигивал он рабочим, – плохо спалось? Морфей придушил в объятиях?

С тех пор как Джордж женился, он мог прийти и на пять минут позже, когда самые быстрые едоки, успев опустошить тарелки, уже задвигали стулья и начинали сворачивать курево. А однажды опоздал даже больше обычного.

– Што шлучилось, Джордж? – спросил Фил, взглянув на брата круглыми невинными глазами. – Женушка споткнулась о твою ночную рубашку?