Пак Мингю - Коврижка

Первый месяц был самым трудным и одиноким. Поскольку была весна, отопление не включали даже ночью и в комнате было ощутимо холодно. И я всегда был один. В тесной, наглухо закупоренной, тихой, принуждающей к тишине комнате я сворачивался калачиком, терпел, сносил, молчал и однажды…

Пронзительной болью осознал, что, в конце концов, человек — одинок и вместе с тем что он не один живет в этом мире. Это похоже на противоречие, но я до сих пор верю, что так оно и есть. То есть разве не оттого одинок человек, что не один живет в этом мире?

Так или иначе.

Спустя месяц я с горем пополам начал привыкать к косивонному быту. К примеру, чистя зубы, я не смущался, когда в туалетной кабинке за моей спиной раздавалось громкое журчание мочи, и не удивлялся, даже если из распахнувшейся двери выскакивала особа женского пола. И наоборот, я, не краснея, сидел в туалете, даже если слышал, что за дверью кто-то умывается, и даже если это была женщина, выйдя из туалета, я не прошмыгивал, а с достоинством проходил мимо нее.

А так почти всегда оно и было. Я усвоил хитрость, что свою зубную пасту, щетку, мыло и полотенце надо носить с собой, а после того, как одним утром намучался из-за кончившейся туалетной бумаги, стал уделять самое пристальное внимание тому, чтобы она никогда не заканчивалась; я овладел техникой развешивания белья, чтобы мое не смешивалось с чужим; научился есть давнишний рис; разузнал, где находится ближайший телефон-автомат и где продаются самые вкусные салаты и закуски.

В моем учебном быту тоже произошли большие перемены. Я, чтобы получить стипендию, учился с истинным прилежанием, хватался за любые подработки, а один раз от куратора группы даже услышал следующее: «Тебя не видно, не слышно», от ассистента кафедры я услышал: «Ты похож на младостарца», а от девочки на курс младше меня я услышал: «У тебя грациозная походка». Вполне возможно, что…

Так оно и было. Я кивал головой. Между тем наступило раннее лето. Свежий ветер больше не дул, а моя жизнь перестала быть праздной. Дзинь-дзинь-дзинь — затрещали цикады. ДЗИНЬ-ДЗИНЬ-ДЗИНЬ — лишь цикадам позволялось надсаживать горло.

Прошло время, и я познакомился с обитателями косивона. Однако даже столкнувшись нос к носу, мы, не приведи Господь, не беседовали и даже не жали друг другу руки — все ограничивалось мимолетным приветственным взглядом. Большинство постояльцев — этот факт я осознал, конечно, позже — стеснялось своего положения. Именно по этой причине здесь и повелось по возможности избегать друг друга.

Исключение составляли женщины. Они излучали позитив. В туалетной комнате, совмещенной с умывальником, они горделиво делали свои дела даже в присутствии мужчин, ходили друг к другу в гости, шептались, приятельски беседовали, вместе ходили за покупками, собирались в тесной надстройке, дружно и весело ели за одним столом и даже смеялись. Представляете, они смеялись! Однажды у меня чуть не вырвался изумленный крик, когда, поднявшись на крышу покурить, я услышал их смех. В таком месте СМЕЯТЬСЯ — настолько это было неслыханно.

Слушая, как смеются девушки, которые наверняка батрачили в барах и столовках, я подумал, что именно на женщинах держится наш мир. Его здоровье — это женщины. Действительно, сугубо мужской мир… его даже представить стыдно. Царство стыда… Там даже не осмелились бы взглянуть друг другу в глаза. Дзинь-дзинь-дзинь — я снова услышал, как надрывают горло цикады.

Единственным мужчиной в косивоне, который не стыдился себя, был прокурор Ким. Он всегда был полон достоинства, не расшаркивался ни перед кем и в любом деле проявлял кипучее рвение. В шесть часов утра и в девять вечера он непременно поднимался на крышу и на террасе делал зарядку, а в обеденное время, кто бы ни сидел за столом, он с достоинством расставлял свои салатики и закуски. Как бы это сказать? Его достоинство конфузило всех нас.

Взять хотя бы зарядку: даже в присутствии женщин он делал глубокие наклоны, выпячивая свой зад, или же перекатывался с ноги на ногу, потрясывая ягодицами, и все эти движения он совершал с кипучим рвением. На его месте я бы, наверное, не решился даже на дыхательную гимнастику. А как он умывался? Естественно, невзирая ни на чье присутствие, он — фу-фа-фу-фа — громогласно пыхтел, растирал лицо и шею до красноты, а потом — ху-хын — смачно высмаркивался и, хлестким движением сшибая соплю в раковину, подводил конец водным процедурам. Я бы на его месте…

Даже нет слов…