Аврора Гитри - Татуированные души

Сняв с нее кофту, человек видит ее руки. Они сплошь покрыты фиолетовыми припухлостями, они так истерзаны, что уже не кажутся частями человеческого тела. Ее загубленные вены и артерии сделались похожими на вулканы, сочащиеся желтоватой влагой.

— Господи! Что же ты с собой сделала?

Человек стягивает с девочки брюки из джутовой ткани, которые рвутся от ветхости, обнажая тонкие, как стебли бамбука, ноги. Находящиеся в том же состоянии, что и руки. Она, несомненно, вонзала иглу буквально в каждую клеточку своего тела.

Человек в маске на миг застывает от невыносимого зрелища, но быстро приходит в себя. Оставив голую девочку за ширмой, он идет за кастрюлей и выливает кипящее содержимое в чан. Затем добавляет холодной воды, чтобы остудить настой. Сладкий запах цветов и мяты поднимается над бадьей, пар щекочет ему глаза.

— Тебе сейчас станет лучше, — говорит он, смачивая в чане сухую ветхую тряпку.

Слегка отжав ее, он становится на колени перед своей подопечной и медленно проводит тряпкой по ее животу. Черные полосы постепенно исчезают, открывая прозрачную кожу. Только голубые пятна, следы уколов, терзавших ее плоть, следы иглы, глубоко входившей в тело, не бледнеют. Когда человек в маске касается одной из ран, оставшихся после инъекции в руку, девочка издает слабый стон.

— Тихо… Я знаю. Больно. Терпи. Я скоро закончу, — говорит он.

Впервые за двадцать лет он успокаивает кого-то, за кем-то ухаживает, словно за своим ребенком. Ему нравится возникающее при этом ощущение. Он чувствует себя сильным. Ему кажется, что он сумеет спасти эту жизнь, утекающую через образовавшиеся на коже кратеры, сможет избыть тяготеющее над ней проклятие.

Человек в маске тратит около часа на мытье тела наркоманки, на перевязывание самых ужасающих ран кусками сухих тряпок.

Затем он моет ей волосы, поливая их водой из кувшина, и видит наконец ее лицо. У девочки по-прежнему широко открыты глаза. Стеклянный туман постепенно уходит из них. Но расширенные зрачки остаются неподвижными. У нее прозрачные щеки и синеватый рот. Она похожа на сбежавшего из ада ангела. Едва заметные морщинки на ее торчащих скулах говорят о том, что она умела улыбаться. Но потрескавшиеся губы словно вылеплены из гипса, они не могут растянуться, не рискуя рассыпаться на куски и превратиться в пыль.

— Да конечно же! Ты хочешь пить! Как же я раньше не догадался?

Слышит ли она, как ее спаситель шепотом ругает себя? Наблюдает ли за ним сквозь стену льда, которую воздвигла вокруг себя? Улыбается ли она про себя, умиленная смешным клоуном в деревянной маске, который выбивается из сил, чтобы разбить разделяющее их невидимое стекло?

Человек наливает в кружку воды, становится за спиной девочки, подносит руку к ее подбородку и поднимает ей голову, чтобы помочь сделать глоток. Вскоре он чувствует, как тонкая струйка воды течет у него между пальцев.

Она разучилась пить.

Она слишком привыкла вводить жидкость в организм через вены, она уже не знает, как пользоваться ртом. Смирившись, человек в маске убирает кружку. И тут она икает. Ее сотрясает судорога жизни, впервые с тех пор, как она здесь находится. Он делает еще одну попытку. С истинно материнским терпением. Он опять подносит кружку к ее губам и слегка наклоняет.

Не торопить ее. Не пугая, научить ее снова жить.

Он чувствует, как ее горло начинает шевелиться под его пальцами. Знак того, что она соглашается. Соглашается лечить свои раны.

— Сейчас ты будешь отдыхать. Не волнуйся. Я буду с тобой.

Октябрь 1984 года

Я спал.

Впервые за то время, что мать уехала, а брат ждет ее, я спал легким сном, полным сказочных видений.

Я просыпаюсь от того, что заря стучится в окно и начинает щекотать мне веки, я чувствую себя отдохнувшим. Я открываю глаза и тут же оглядываю соседнюю комнату в поисках валяющегося у входа тела брата. Матрас не развернут. Ничто не сдвинуто с места неловкими движениями пьяного.

Он не вернулся. Желтолицая дама оглушила его и бросила, бесчувственного, где-то под забором.

Я быстро встаю. Ему еще потребуется время для того, чтобы очнуться, найти дорогу к дому. Когда он вернется, я уже уйду. Тяжелые ночи, во время которых он не спит или впадает в забытье, всегда усиливают его ненависть ко мне.

Я накидываю набедренную повязку, хватаю мыло, полотенце и практически бегом покидаю дом. Воздух свежий, почти холодный. Небо уже окрашивается в цвета, которые сохранит на весь сегодняшний день: оно синее с сиреневыми полосами, которые позже станут белыми, — это следы облаков.