Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

«Вот бесенок! – подумал Каупервуд. – Сколько дерзости и самоуверенности у этой девчонки!»

– Правда, – спокойно ответил он. – Нет, я пока еще не познакомился с ним, но признаю, что он важная для нас фигура. И я надеюсь, что он сыграет в наших делах существенную роль. Но со Стэйном или без Стэйна, я теперь уже всерьез взялся за осуществление нашей идеи.

– И со Стэйном или без Стэйна ты своего добьешься, – сказала Беренис. – Ты сам это знаешь, и я знаю. И тебе для этого решительно никто не нужен, даже я! – Она подошла к нему и взяла его руку в свои ладони.

Весьма довольный состоявшейся сделкой, которая открывала ему перспективы для дальнейшей деятельности в Лондоне, Каупервуд решил нанести визит Эйлин. Он уже давно не имел никаких сведений от Толлифера, и это несколько беспокоило его, ибо он не видел возможности снестись с ним, не выдавая себя.

Подойдя к двери в апартаменты Эйлин, расположенные рядом с его собственными, он услышал ее смех, а когда он вошел, то застал ее перед большим зеркалом, окруженную мастерицами и модельершами из шикарного лондонского магазина. Она с озабоченным видом рассматривала свое отражение, в то время как горничная суетилась вокруг нее, оправляя складки нового платья. Кругом были разбросаны бумаги, картонки, ярлыки и платья. Каупервуд с первого взгляда заметил, что элегантный наряд Эйлин отличается несомненно бльшим вкусом и изяществом, чем ее прежние туалеты. Две мастерицы, с булавками во рту, ползали вокруг нее на коленях, закалывая подол, под наблюдением весьма видной и прекрасно одетой дамы.

– Я, кажется, попал не вовремя, – сказал Каупервуд, – но, если дамы не возражают, я не прочь изобразить собой публику.

– Иди сюда, Фрэнк! – позвала Эйлин. – Я как раз примеряю вечернее платье. Мы сейчас кончим. Это мой муж, – сказала она, обращаясь к окружавшим ее женщинам. Они почтительно поклонились.

– Тебе очень идет этот светло-серый цвет, – сказал Каупервуд. – Он хорошо оттеняет твои волосы. Очень немногим женщинам к лицу такой цвет. Но я, собственно, зашел сказать тебе, что мы, по-видимому, задержимся в Лондоне.

– Вот как? – спросила Эйлин, слегка повернув голову в его сторону.

– Я только что заключил соглашение, о котором я тебе говорил. Остается еще оформить кое-какие мелочи. Я думал, тебе интересно будет это узнать.

– Ах, Фрэнк, как замечательно! – радостно воскликнула Эйлин.

– Ну я не хочу тебе мешать. Да и у меня еще столько дел.

Эйлин сразу почувствовала его желание уйти, и ей захотелось показать ему, что она не собирается его удерживать.

– Да, кстати, – небрежно сказала она, – мне только что звонил мистер Толлифер. Он вернулся, и я пригласила его к ужину. Я сказала ему, что ты, возможно, не будешь ужинать с нами, так как тебя могут задержать дела. Я думаю, он не обидится.

– Не знаю, удастся ли мне вырваться, во всяком случае, я постараюсь… – сказал Каупервуд, но Эйлин прекрасно поняла, что эта фраза ровно ничего не значит.

– Хорошо, Фрэнк, – сказала она.

Каупервуд помахал ей рукой и вышел.

Она знала, что не увидит его теперь до утра, а то и дольше, но это его обычное равнодушие на сей раз не так огорчило ее. Толлифер, разговаривая с нею по телефону, извинился, что он так долго не давал о себе знать, и очень интересовался, не собирается ли она приехать во Францию. Эйлин несколько недоумевала, чем, собственно, она могла пленить такого блестящего молодого человека. Что может его привлекать в ней? Деньги, конечно! А все же он очень обаятельный! Приятно, когда такой человек интересуется тобой – независимо от побудительных мотивов.

Однако главная причина, почему Толлифер добивался приезда Эйлин во Францию, – хотя это вполне совпадало с желанием Каупервуда спровадить ее куда-нибудь из Лондона, – заключалась в том, что он сам оказался в плену парижских чар. В те времена, когда автомобили были еще редкостью, в Париж стекались для развлечения богачи со всего света – американцы, англичане, русские, итальянцы, греки, бразильцы съезжались сюда развлекаться и сорить деньгами, на которые существовали все эти роскошные магазины, великолепные цветочные киоски, бесчисленные кафе с маленькими столиками, плетеными креслами и стульями под открытым небом, катания в Булонском лесу, скачки в Отейле, опера, театры, веселые кабаре, игорные заведения и всяческие притоны.

Тогда-то и возник там международный отель «Ритц», изысканные рестораны для ценителей тонкой кухни – «Кафе де ля Пэ», «Вуазен», «Маргери», «Жиру» и полдюжины других. А для поэтов, мечтателей, литераторов без сантима за душой был и оставался Латинский квартал. Для натуры тонкой, артистической Париж был просто родной стихией, которая влекла и вдохновляла в любое время года – в дождливые и снежные дни, солнечной весной и жарким летом, и туманной осенью. Париж пел. Пела молодежь – песни ее подхватывали старики, и честолюбцы, и богачи, и даже неудачники, и отчаявшиеся.