Константин Курбатов - Еретик Жоффруа Валле

Лишь в одном Жоффруа Валле и Арман де Морон не могли найти общую точку зрения. Луи Шарль считал, что вера не обязательно должна быть основана только на знании.

— Начиная с того, что ученик обязан попросту верить своему учителю на слово, — доказывал он. — Иначе мы никогда ничему не сможем научиться.

— Мы будем вечно топтаться на месте, если последуем за вами, — отстаивал свое Жоффруа. — Представьте себе, что учитель проповедует ложное учение. А ваши ученики верят ему на слово. Что произойдет? То ложное учение, передаваясь из поколения в поколение, никогда не сможет быть опровергнуто.

Тихой мышкой замер в уголке Жан-Жак, не сводя горящих глаз со спорящих. В их мыслях и словах он многого не понимал. Но бурлящие мысли переполняли его. Мысли, в которых ему еще предстояло разобраться.

А по крышам и улочкам Парижа стучал и стучал осенний дождь.

Пусть у тебя не было во рту ни росинки, но если двое сказали, что ты пьян, отправляйся домой спать. Двое ошибиться не могут. Трое — и подавно. Не говоря о десятерых или, тем более, о целой толпе.

Стоя с друзьями на Гревской площади и слыша праведный рев толпы, Базиль проникся убеждением, что он и впрямь невообразимый грешник. Тряпичную куклу, одетую под Базиля, привязывали цепью к столбу на огромной поленнице дров, а толпа кричала:

— Нет пощады еретикам!

— Натерпелись мы через них!

Клод ткнул в бок Базиля:

— Э, маркиз, как тебе нравится вот тот малый на столбе, у которого вместо глаз пуговицы? Говорят, его звали Базилем Пьером Ксавье Флоко. Он трусливо сбежал на тот свет, и теперь вместо него должно гореть чучело.

— Не надо, Клод, — жалобно просила Диди, повиснув у Клода на руке. — Я как подумаю, что там у него в животе, так у меня ноги подгибаются от страха.

— Сохрани нас, Господи, и помилуй, — мелко крестился непутевый слуга Базиля верзила Антонио, которого, подлечив, недавно выпустили из тюрьмы. — Господи, не сносить нам всем голов за такие штучки.

Гигант возвышался над толпой и в страхе таращил глаза на палачей, снующих у помостов и поленниц. Один раз побывав в их руках, Антонио накопил в своем огромном теле столько страха, что теперь этого страха должно было хватить ему на всю оставшуюся жизнь. Спасибо хоть, судья Таншон оказался прав, руки-ноги обрели прежнюю подвижность. Правда, не совсем прежнюю. Да и сила в них была уже не та. Но и на том спасибо.

— Ко, ко, ко! — подражая клекоту петуха, сзывающего кур, дурачился Клод. И нагибался, разыскивая под ногами несуществующую птицу. — Ко, ко, ко! Осторожно, люди! Вам так не терпится полюбоваться, как французы истязают и убивают французов, что вы готовы растоптать самого галльского петуха [3] Галльский петух — древний символ Франции. ( Примеч. авт. ) .

— Клод! — умоляла его Диди. — Прошу тебя!

Диди не удержалась в Лувре. Дворец оказался не по ней. Она вернулась в балаган лысого Франсуа Реподи. А Клоду по-прежнему твердила, что любит только его и никого больше.

Из троих друзей лишь Раймон Ариньи не интересовался происходящим на площади. Взгляд его скользил поверх толпы. Последнее время Раймон чувствовал себя наподобие кота, который проглотил кусок сала, привязанный к бечевке.

Мальчишкой Раймон и сам любил подобные проказы. Привязать к веревке кусок сала и дать проглотить сало коту. А когда сало уйдет поглубже, вытянуть его обратно. Не тем ли самым котом оказался теперь Раймон, когда узнал, что Базиль жив? Бриллианты, как и женщины, принадлежат к неделимым сокровищам. Они должны быть достоянием кого-то одного. С воскрешением Базиля Раймон потерял всякую надежду обрести бриллиант и Сандрезу.

Почему они так воют и беснуются, те коты в мешке, что приволокли на площадь мальчишки? К каждому подобному празднику, когда на Гревской площади вспыхивали костры, парижские мальчишки вылавливали по всему городу котов и кошек. Завязав их в мешок, волокли сюда. Раскачав мешок, швыряли его в огонь.

На этот раз в мешке у мальчишек набралось не больше двадцати котов с кошками. То ли подлые твари, чуя приближение праздника, попрятались по чердакам и подвалам, то ли вообще оскудел ими славный город Париж.

По площади прокатился гул. На высоком постаменте, обтянутом голубой материей, в зеленое кресло под зеленым балдахином вяло опустился сам король Карл IX. Его величество пожелал лично присутствовать на символической казни подручного своей матери. Сегодняшнее действо как бы подчеркивало: так поступят с каждым, с живым или мертвым, кто пойдет против воли короля.