Константин Курбатов - Еретик Жоффруа Валле

— Подлая лгунья! — кричал Клод. — Убирайся! Ты всю жизнь лишь играла в любовь, но никогда никого не любила!

Диди возражала, пыталась броситься к Клоду на шею.

— Милый, я люблю тебя больше всех на свете!

— А остальных? — орал Клод. — Ты змея! Ведьма! Вон с моих глаз! Я ненавижу тебя!

На том они и расстались. После чего Клод стал горячо молить Бога, чтобы Тот помог ему забыть Диди и встретить настоящую любовь. Что Господь Бог ему довольно быстро и устроил.

Это случилось в один из летних дней на улице Бартен Пуаре, по которой Клод направлялся в гости к Раймону Ариньи.

В комнате на втором этаже плакал ребенок. Отворилась дверь, и кухарка выплеснула на улицу ведро помоев.

И тут Клод увидел маленькую хрупкую женщину, которая несла корзину с бельем. Послышался нарастающий грохот, и с улицы Тиршак на полном скаку вылетело пять всадников из городской милиции. Их появление оказалось столь неожиданным, что испугало женщину. Она бросилась в сторону, поскользнулась и упала.

— Помогите! — раздался женский крик.

Мгновение — и легкая, будто ребенок, женщина очутилась у Клода на руках.

— Бей гугенота! Бей гугенота! На костер! — кричала ватага мальчишек, мчавшихся вслед за всадниками.

— Как вы смеете?! — вспыхнуло наконец воздушное создание, обеими руками отталкиваясь от Клода. — Немедленно отпустите меня! Да поставьте же меня на землю!

— Вы закричали, — проговорил Клод, осторожно опуская свою хрупкую ношу. — Я испугался за вас.

— Я закричала? — удивилась женщина.

— Вот так закричали, — сказал Клод и воспроизвел ее крик.

Тоненький голосок прозвучал в точности, как у незнакомки. И был он столь жалобным, робким и беспомощным, что женщина рассмеялась.

— Неужели я крикнула таким противным голосом? — смеялась она.

Ее звали Мари Крепьюз. В жилах Мари текла не только французская кровь, но и английская, напоминая о прошумевшей в прошлом веке войне между Англией и Францией. Своей персоной Мари как бы намекала, что воины несут людям не только уничтожение. Англия дала тонкому лицу Мари печать строгой чопорности, Франция осветила его нежнейшей улыбкой. Улыбка Мари излучала тихую радость, постоянство и чистоту. Как раз то, чего так не хватало Клоду.

— Какая у вас восхитительная улыбка! — не удержался он. — За такую улыбку можно отдать полжизни.

С того дня минуло пять лет. За улыбку Мари Клод отдал самого себя. У счастливого Клода и улыбающейся Мари родилось трое детей и вырос небольшой уютный домик с садом. Мари оказалась неплохой хозяйкой и верной женой. Она очень любила Клода, но весьма сдержанно выражала свои чувства. Она унаследовала больше черт от английских предков, чем от французских. А кому не известно, что жители Туманного Альбиона холодны, как море, которое их окружает.

Когда женщина слишком сдержанна, но при том тепло улыбается, это раздражает. Последнее время Клода стала прямо-таки выводить из равновесия улыбка Мари. Чему можно постоянно улыбаться на протяжении пяти лет? Клоду порой даже начинало казаться, что Мари издевается над ним.

— Перестань ты, наконец, улыбаться! — взрывался он.

Но в остальном они жили мирно. Мари вела хозяйство, подсчитывала деньги и растила детей. Клод валялся в саду под яблоней, маялся от скуки и вспоминал Диди.

До поздней ночи звучали в доме Борне смех и песни. Правда, песенки, подобранные на улице, Мари не пела. Ее коробило от песенок про мамашу Биней. Мари лишь вежливо улыбалась, наблюдая, как лихо распевают в ее доме подвыпившие друзья мужа.

Куда сломя голову скачет француз, одержав победу над коварным врагом? Разумеется, прежде всего к женщине. А куда он несется, потерпев поражение? Снова к ней.

Прямо с поля боя, где католики в очередной раз отступили под натиском гугенотов, пропахший порохом герцог Генрих Гиз прискакал в Париж. В Лувре он взбежал к покоям своей возлюбленной.

— Доложите принцессе, — приказал Генрих, — что я должен немедленно видеть ее.

Двери распахнулись. Нежный аромат духов напомнил герцогу, что на свете существуют не только кровь, грохот орудий и вопящие солдатские глотки.

— Любимый! — кинулась Маргарита навстречу желанному гостю.

— Простите меня, дорогая, — остановил ее герцог, — но я в таком виде…

— Снова неудача? — обмерла она.

— Кажется, нам уже больше не подняться, — ответил герцог. — Это конец. Еще немного, и Генрих Наваррский с адмиралом Колиньи въедут на белых скакунах в Париж.