Лев Мечников - Записки гарибальдийца

Я заметил, что сам я блестящих подвигов не совершал, но что мундир наш очень удобен, и мне было бы неприятно расставаться с ним особливо в дороге. Я сравнил одежду гарибальдийцев с мундиром бурбонских солдат, напомнил несколько фактов трусости этих последних и приписал их неудобству их экипировки.

Мой собеседник улыбнулся снова и притом так, что вся физиономия его ушла в усы и бакенбарды. Он принялся расспрашивать меня об устройстве нашей армии, о положении нашего войска во время битвы 1-го октября и проч. Он беспрестанно говорил мне самые пошлые комплименты и любезности. Я отвечал неохотно и с приметным раздражением. Сановник сделал искусную диверсию, обратил разговор на положение политических дел в Италии, на внутреннее несогласие и раздоры партий. Оттуда он вдруг перешел к Мадзини.

Он высказывал будто бы свой взгляд на этого замечательного деятеля итальянской независимости, так дурно оцененного в последнее время. Положим, сочувствие к нему было у этого господина притворством; но он с таким умом и знанием дела разбирал эту личность, что разговор мало-помалу приобрел для меня особенный интерес.

Между тем обед кончился, и мы вышли на рубку закурить сигары. Там разговор наш продолжался с прежним увлечением.

– Не думайте, чтобы в нашем лагере было меньше людей преданных благу и независимости своей родины, нежели в вашем, – говорил он мне почти шепотом, – множество людей, подготовивших последнюю революцию, последовали за королем, когда дело разыгралось, – и они поступили честнее и бескорыстнее, например, г-на Либорио Романо. Настоящий исход дела предвидеть было не трудно. А ведь многие из ваших согласны с нами в том, что в этом нет еще спасения Италии. Франческо получил тяжелый урок, а кто знает, как выработается эта молодая личность, под влиянием такого тяжелого испытания?

Кто-то из пассажиров подошел к нам, и таинственный незнакомец прервал свою восторженную речь.

К утру мы пристали в Чивита-Веккию, где я расстался с своим собеседником.

Лев Мечников участвовал в судьбоносных эпизодах Рисор джименто – в триумфальном вступлении Гарибальди в бывшую столицу королевства Обеих Сицилий, в кровавой битве у реки Вольтурно, которая переломила ход всей кампании, а также в политическом переустройстве Итальянского Юга. И сам глава «экспедиции Тысячи» – похода против бурбонцев – уделил этим событиям центральные части своих воспоминаний, ныне предлагаемые читателям: так возникает интереснейшая перекличка двух участников эпопеи – итальянского вождя и русского волонтера.

Текст Гарибальди, к которому даны наши новые комментарии, печатается с использованием первого полного русского перевода [215] Гарибальди Дж. Воспоминания / Пер. В. С. Бондарчука и Ю. А. Фридмана. М.: Наука, 1966. Здесь и далее примечания М. Г. Талалая. , однако для нашего издания он был сверен, уточнен и исправлен по авторитетному оригиналу 1907 г. [216] Garibaldi G. Memorie autobiografche. Firenze: Barbera Editore, 1907.

Вступление в эту великую столицу казалось скорее чудом, чем реальностью. В сопровождении нескольких адъютантов я прошел мимо рядов бурбонских войск, еще владевших городом, взявших при моем появлении «на караул» с большим, несомненно, уважением, нежели они это делали тогда перед своими генералами.

Седьмое сентября 1860 года! Кто из сынов Партенопеи не вспомнит об этом славном дне? 7 сентября пала ненавистная династия, которую великий государственный деятель Англии назвал «Божьим проклятием» [217] В 1849 г. после подавления антиправительственных выступлений в Неаполе Уильям Гладстон назвал так Фердинанда II в письме лорду Абердину, ставшем известным. , и на обломках ее трона возник суверенитет народа, который по злому року обычно длится недолго. 7 сентября сын народа [218] Гарибальди говорит о себе в третьем лице, используя один из своих эпитетов. в сопровождении своих друзей, именуемых адъютантами [219] Это были Миссори, Нулло, Бассо, Марио, Станьетти, Канцио. , вступил в гордую столицу «огненного всадника» [220] Древний герб Неаполя – вздыбленный конь. , приветствуемый полмиллионом жителей. Их пылкая и непреклонная воля парализовала целое войско, толкнула на уничтожение тирании, на утверждение своих законных прав. Их грозный голос смог бы укротить ненасытных и наглых правителей по всей Италии и повергнуть их в прах, а гневное восстание заставило бы всю Италию пойти по пути, который указывает ей долг.