Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

Ингрид слушает Ирену рассеянно. Она все время ждет, не раздадутся ли за дверью шаги Юргена. Но его все нет. Когда Ирена Холлер уходит, за окнами уже темно.

В эти дни сержант Майерс получает письмо от матери. Пишет она редко. Как правило, это поздравления или сообщения о том, что происходит в их городке. На сей раз поводом послужило происшествие, всколыхнувшее всю ее душу, каждая строка послания пропитана гневом и злорадством. Гунда, эта ветреная женщина, развелась с мужем! Вернее, доктор выставил ее из дома вместе с ребенком и ей пришлось перебраться на верхний этаж ветхого домишка в старой части города, где здания скоро будут сносить. И поделом ей, только вот ребенка жаль…

Франк Майерс читает письмо со злорадным чувством отмщенного самолюбия и с болью за судьбу девочки. Он еще раз перечитывает его и после каждой строки, где мать осыпает Гунду насмешками, испытывает удовлетворение. Вечером он отправляется посидеть в ресторанчик «У липы». Потом долго не может заснуть, а ночью ворочается, испуганно просыпается, сбрасывает простыни, которые, как ему кажется, не дают дышать. Наконец он встает, одевается и выходит на казарменный двор.

Ночь светлая, звезды мерцают на черном бархате неба, словно драгоценные камни. Выведенный из равновесия мучительными думами, Франк Майерс меряет шагами двор, курит одну сигарету за другой, составляя мысленно текст письма. Он формулирует и оттачивает фразы до тех пор, пока они, как ему кажется, не начинают выражать то, что он хочет сказать. А закончит он письмо ядовитым вопросом: «Ну, фрау доктор, вы получили то, к чему так стремились?»

На следующий вечер Майерс садится за письмо, но вскоре ему становится ясно, что в таком тоне писать нельзя. Он рвет написанное и начинает снова, правит фразу за фразой — теперь они продиктованы не только болью и унижением, которые причинила ему Гунда, но и воспоминаниями о том времени, когда она любила его. Фразы эти пропитаны горечью, а между строк читается упрек: «Зачем ты это сделала? Почему все так обернулось?»

Франк надписывает адрес на конверте, наклеивает марку, но опустить письмо в почтовый ящик не решается. Слишком глубоко врезался в сознание образ Гунды. Сотни картин встают перед мысленным взором — картин незабываемых, потому что он действительно любил ее.

Ведет себя Майерс еще более странно, чем раньше. На методических занятиях он сидит безучастно и мысли его настолько далеки от происходящего, что соседу приходится толкнуть его плечом, когда к нему обращается командир роты.

Ригер озабоченно спрашивает:

— Что с вами? У вас неприятности?

Майерс опускает голову:

— Все в порядке, просто я был невнимателен. Прошу прощения, товарищ капитан.

Ригер кивает:

— И все же хотелось бы знать, за что вас надо прощать. Когда ваше отделение оказалось на последнем месте по результатам ротных занятий, меня это удивило, но неудача может постигнуть каждого. Однако с той поры вы ходите как в воду опущенный. Отношения с солдатами у вас испортились, с командиром взвода тоже. Что дальше?

Майерс молчит.

— Может, нам стоит поговорить наедине? — спрашивает Ригер.

Сержант отрицательно качает головой:

— Нет, спасибо, товарищ капитан. Я постараюсь быть более собранным… Повторите, пожалуйста, вопрос.

Отвечает Франк четко, как по писаному. Капитан одобрительно кивает, подходит к нему поближе и тихо говорит:

— Ну хорошо… Знаете, у всех бывают неприятности, но никто из нас не имеет права опускать руки, ведь мы отвечаем не только за себя, но и за других — за роту, за взвод, за отделение. Понимаете?

— Так точно!

— Я рад, что наш короткий разговор все прояснил. Не люблю официальных бесед, верю, что командир всегда найдет общий язык с подчиненными, если в своих действиях будет руководствоваться здравым смыслом.

Кто-то из солдат хихикает, но тут же замолкает, потому что капитан оглядывает всех и громко говорит:

— Это относится ко всем. И к тем, кто назначает дополнительные занятия за счет свободного времени, и к тем, кто мирится с плохими оценками своего подразделения, и к тем, кого застают вместе с отделением за сбором яблок в чужом саду. Всем понятно, что я хочу сказать?

Рошаль и еще двое отводят взгляд в сторону, потом сержант поднимает голову:

— Разрешите объясниться? Это сделал я, потому что…

Капитан прерывает его:

— Потому что хотели как лучше. Это ясно. Если меня правильно информировали, ошибка уже исправлена. Но ведь можно было ее не допускать?