Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

— Рассуждать о таких делах гораздо легче, чем стрелять в живых людей. Вот когда окажешься в подобном положении…

— Знаешь, кто целится в меня, тот мой враг, — прерывает его Мосс.

— Райф не это хотел сказать, — останавливает его Кюне. — Он имел в виду другое. Скажем, нарушитель границы спасается от ареста… А жизнь — самое дорогое, что есть у человека…

— А ты уже бывал в ситуации, когда требовалось применить оружие?

— Нет, да и никто из нас не бывал. А почему ты задаешь такой вопрос?

— Ага, значит, и тебя проняло! — скептически восклицает Кюне, а Вагнер, наморщив лоб, замечает:

— Против чего ты, собственно, выступаешь? Ты думаешь, если придется стрелять, это доставит мне удовольствие? Гуманист не тот, кто громче всех рассуждает о гуманизме… Ну, что ты смеешься?

Последние слова обращены к Цвайканту, который молча слушает спорщиков, но в глазах у него прячутся смешинки.

— Интересный диспут…

— Но ты-то предпочитаешь не участвовать в нем.

Философ вскидывает брови и невозмутимо продолжает:

— Я как раз собирался осветить различные стороны вопроса, если ты не против.

— Только не уходи слишком далеко в сторону, — раздраженно бормочет Вагнер.

Цвайкант кивает:

— В самом деле, совсем нетрудно рассуждать о способах поведения в критических ситуациях. Но ведь другого средства, кроме слов, для выражения собственных соображений нет. Это первое. Обеспечение безопасности и защита нашей государственной границы — дело необходимое, тут двух мнений быть не может. А поскольку противник достаточно часто и откровенно формулирует свои цели, вывод ясен: угроза нашему государству существует постоянно и ликвидировать ее можно, только противопоставив силу оружия.

А теперь по существу спора. Господа из ФРГ весьма снисходительно относятся к преступлениям, совершаемым против человечества их друзьями, — я говорю о таких преступлениях, как геноцид в Южной Африке, варварская война США против Вьетнама, нападение Израиля на арабских соседей. Так вот, об убийстве тысяч людей их печать сообщает всего в нескольких строках как о чем-то несущественном. Когда же мы с оружием в руках защищаем нашу государственную границу, их мнимая совесть сразу восстает. На самом же деле ими движут совсем иные чувства — бессилие и ненависть, ненависть против мощи нашего оружия, ведь оружие это мешает им осуществлять враждебные нашей республике цели.

— Злобный вой врагов — это не главное, — замечает Вагнер.

— Согласен. Но это имеет непосредственное отношение к теме, ибо помогает докопаться до истины… Итак, смотрите. Мы никому не угрожаем, не собираемся ни на кого нападать, защищаем границы нашего государства и вдруг почему-то начинаем сомневаться, следует ли в этом случае пускать в ход оружие. Сомнения эти были бы вполне оправданны, если бы существовал гуманизм в так называемом чистом виде. Но разве это гуманизм, если промедления и колебания в решающий момент могут привести к гибели наших товарищей, а им ведь жизнь тоже дана только одна.

Придавив каблуком окурок сигареты, Рошаль подходит к Цвайканту и смотрит ему в глаза:

— Если я вас правильно понял, вы хорошо осознаете, какие нужно делать выводы из всего вышесказанного.

Философ улыбается:

— Я вырос и воспитывался в нашей стране и по обсуждаемой проблеме придерживаюсь того же мнения, что и рядовой Кюне. Но подлинным мерилом всегда являются практические дела людей.

— Вот об этих практических делах мы и поговорим на очередных занятиях. Становись! — отдает команду Рошаль.

Когда Ингрид входит в кабинет, Герман Шперлинг сидит, согнувшись, за письменным столом. На лоб его свисает прядь волос, а лицо покрыто нездоровым румянцем.

Она озабоченно спрашивает:

— Что случилось? Вы нездоровы?

— Я отвратительно провел ночь и чувствую себя неважно. Садись.

Но Ингрид остается стоять.

— Что-нибудь серьезное? Раз вы послали за мной, значит, дело касается меня. Что-нибудь случилось?

Нетвердой рукой Шперлинг тянется к листку бумаги, подает его девушке через стол:

— Читай. Только сядь сперва.

Это заявление Лило Риттер об уходе с работы по причинам личного порядка. Уйти она хотела бы в начале нового учебного года.

— А к заявлению она приложила вот это письмо, адресованное нам, — протягивает Герман еще один листок.

— Она что же, не сама вручила заявление и письмо?

— Нет. Прочитай письмо.

Ингрид читает и вопросительно смотрит на Германа: