Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

— Эх, если бы ты знал! — Майерс засовывает руки в карманы и подходит к окну. — Со мной творится что-то непонятное, Гюнтер. С тех пор как я получил это письмо, голова раскалывается от дум. Во мне что-то словно перевернулось — так хочется начать все сначала! Может, это мой последний шанс. Что же мне делать?

Рошаль пожимает плечами:

— Ты же никогда ни о чем нам не рассказывал.

— Да, — соглашается Майерс и в задумчивости выходит из комнаты.

Когда Юрген утром машет на прощание человеку, отъезжающему в дорогом автомобиле, ему кажется, что все происшедшее в эти два дня просто сон…

Два дня назад, пополудни, его вызвали в караульное помещение — к нему явился посетитель.

— Что за посетитель?

— Некий господин Михель, с сединой на висках.

У Юргена екнуло сердце — это же отец!

Они не бросились друг другу в объятия. Просто, как только Юрген увидел этого элегантного мужчину в светлом костюме, с седеющими висками, он тотчас понял, что это действительно его отец. Узкое, почти аскетическое лицо, нос с легкой горбинкой, блестящие черные глаза. Казалось, полтора с лишним десятилетия пронеслись, не оставив на Франце Михеле ни малейшего следа…

Отец улыбнулся, вынул из кармана сложенную в несколько раз газету и сказал приятным низким голосом:

— Я был в приемной у врача, и там лежала на столе эта газета. Я прочитал и понял, что написано о тебе. Взял отпуск и примчался сюда… Давай подадим друг другу руки и сделаем вид, что последний раз виделись вчера, ладно?

Юргену наконец удалось совладать с волнением. Отец и сын пожали друг другу руки, и Юрген почувствовал при этом, что отцовская рука дрожит.

— Тебе придется подождать часок, — сказал он, — у меня дела на службе.

Франц Михель понимающе наклонил голову.

— Лучше всего, если ты подождешь меня в ресторанчике «У липы».

— Хорошо, тогда до встречи!

Франц Михель сел в большой белый автомобиль и, элегантно развернувшись, вывел его со стоянки на дорогу.

Когда Юрген изложил капитану свою просьбу, Мюльхайм проявил полное понимание:

— Сколько же вы не видели отца?

— Почти шестнадцать лет.

— И за все это время ни разу не пытались встретиться?

— Нет.

Капитан подошел к Михелю и, пряча улыбку в глазах, спросил:

— Может, это бестактно с моей стороны, но… Что вы испытали, увидев отца после столь долгой разлуки? Вы узнали его?

— Мы и десятком фраз не успели обменяться, товарищ капитан. Я даже не знаю, чем он сейчас занимается.

— Ну, ладно… У нас, конечно, это не принято, но на день я отпускаю вас своей властью. В качестве компенсации за то время, которое вы уделяете музыкальному кружку.

Поблагодарив, Юрген собрался было уже откланяться, однако Мюльхайм задержал его:

— Что касается соревнований по вспашке, вы уверены, что мы не осрамимся?

— Думаю, нет. Рядовой Мосс парень боевой, а на этом поле он уже состязался. Кроме того, в программу входят военные упражнения, к которым он подготовлен лучше, чем его соперник.

— Я слышал, что планируется торжественный костер?

— Так точно! Мне следовало давно проинформировать вас об этом, но все время что-нибудь мешало. Костер готовят трактористы. Собираются печь картошку в золе, жарить колбаски на шампурах и петь песни.

— Мне бы тоже хотелось присутствовать. Вы не против?

— Наоборот, товарищ капитан, взвод будет очень рад.

Отец и сын сидели в гостиничном номере, знакомом Юргену еще по визиту Марион, и Франц Михель рассказывал, как он учился играть на скрипке, аккордеоне и саксофоне, как пережил военные годы, как познакомился с его матерью.

Долгое время он путешествовал с цирковым оркестром, а последние годы был первой скрипкой в государственном симфоническом оркестре.

— Иногда я солирую. Представляешь, что это значит для нашего брата? Годы работы в цирке я не сбрасываю со счетов, но в одно прекрасное время тяга к путешествиям прошла. Мне захотелось оседлой жизни… Мы даем большие концерты, записываемся на грампластинки. Но больше всего я люблю выступать с концертами или вечерами музыки в маленьких городках и деревнях. А как поживает мать?

— В общем неплохо.

— Она была слишком хороша для меня, — признался Франц Михель. — Слишком хороша и излишне строга, а я не терплю узды. Ты, конечно, этого не помнишь, был тогда совсем маленьким… Как только я увидел твою мать, я сразу влюбился в нее, но не относился к этому так серьезно, как она. Я вообще воспринимаю все гораздо веселее. Ты понимаешь, о чем я говорю? Она требовала, чтобы я расстался с музыкой, днем и ночью принадлежал ей, стал по-настоящему семейным человеком. Но разве можно требовать от птицы, чтобы она не смела летать и ходила только по земле?