Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Оговорюсь в утешение читателю: официально не объявлено, что катастрофа должна произойти непременно сегодня. Возможно некоторое опоздание, например, на десяток или на сотню тысяч лет. Часы великой драмы земной бьют не так усердно, как в «Мещанах» Горького, не по четыре раза в полчаса. Мы не знаем, когда окончится наш собственный ничтожный век, – тем загадочнее гибель народов. Но если в последнем акте земли все-таки упадет великий занавес, мне кажется, трагедия будет не в том, что жизнь кончается, а в том, что для многих она не начиналась. Умирая, многие народы почувствуют: «Нам были даны тысячелетия теплого, прекрасного климата, дана была волшебная природа. Отчего мы не успели пожить в блаженстве и теперь, не насыщенные жизнью, обречены на смерть?» Замерзая от гренландских льдов, многие спросят себя: почему они не умели согреть себя, когда тепло было еще так доступно?

Вы скажете, все это мечтанья праздные. Может быть, – но вот что не мечта, – теперешний холод и наступившая для деревни на целые пять месяцев пора страданий. Я говорю страданий и не беру назад этого слова. Муки холода по деревням местами прямо ужасны, хотя в городах им мало придают значения. Мы, достаточные классы, в наших квартирах, особенно если с казенным отоплением, прямо не в силах представить себе реально, что значит дрогнуть от холода. У нас говорят всего чаще о голоде; другой же, однозвучный ужас – холод среди народа – как-то не пугает наше воображение. Между тем именно в нашей стране, столь несчастливо придвинувшейся к полярному океану, вопрос о холоде – поистине вопрос жизни. Что такое цивилизация со всеми ее очарованьями, как не простая функция температуры? Что такое дикари, как не люди умеренного пояса, обработанные, так сказать, или крайним холодом, или крайним зноем?

Напомню вам довольно правдоподобную теорию. Исследуя антропологический тип и языки дикарей, ученые нашли, что для теперешней крайне скудной умственной жизни черепа у иных племен слишком объемисты, а языки слишком богаты. В диких легендах нашли обломки слишком высокой для дикарей поэзии и философии, развалины какой-то ранней погибшей цивилизации. Мы привыкли думать, что дикари – люди первобытные, но на самом деле оказывается, что это люди последнебытные – люди, не начинающие жизнь на земле, а оканчивающие ее. Дикари обитают в странах или полярных, или тропических, то есть наименее пригодных для существования. Они представляют потомство когда-то великих рас, в незапамятные времена оттесненных врагами к северу и югу и там уже изнемогших в борьбе с холодом и зноем. Наши сибирские дикари, от которых, как нужно думать, пошли американские, несомненно сродни монгольской расе. Когда-то, в вихре всемирных войн, они были загнаны в тайгу и тундры и уже там выродились и одичали. Точно так же дравидийские племена, давшие начало австралийцам, когда-то жили в несравненно лучших условиях. Загнанные 2000 лет до Р. X. в тропические заросли и болота, они постепенно утратили все приобретения цивилизации и выродились в полуживотных. Надломленная порода, измученная тысячелетнею борьбою с природой, ждет только толчка, чтоб окончательно рухнуть. Явился сифилис и спирт, и вот эти развалины человеческого рода, потомство древних наций, рассыпаются в прах.

Говорят, самоеды и прочие сибирские народцы относительно процветали до прихода русских. Относительно – да, но все же не было времени, когда бы они составляли многолюдный, сильный, сплоченный народ, – доказательство, что в условиях их природы невозможно многолюдство. Как бы ни было много рыбы или зверя, ужасный холод сковывает возможность общественной жизни: люди прячутся в чумах, в искусственных одиночных заключениях, в тесном кругу семьи. Широкой взаимопомощи, ни умственной, ни материальной, нет места, а вне ее рост племени невозможен. Единичных сил едва хватает, чтобы достать ежедневное пропитание да кое-как укрыться от холода. Физический тип, некогда сильный, неизбежно вырождается при этом: как разоряющийся человек постепенно закладывает предметы роскоши и необходимости, изнемогающее племя сокращает свои потребности, понижает инстинкты, идеалы счастья, приближая их к религии животных – простой сытости. Но не хлебом единым держится жизнь, – падает культура, исчезает и хлеб.

Я напомнил эту теорию происхождения дикарей вот почему. Наше племя, как известно, считает своею родиной страны южные, – вместе с арийцами – Иран, а в более поздние времена – долину Дуная и область Прикарпатскую. Наши предки воспитали свой героический дух и железное тело в умеренном поясе, где природа без усилий давала пищу многочисленным стадам. Но затем в последние тысячелетия славянство было оттеснено монголами к северу и немцами к востоку, и именно мы, русские, заняли ту огромную, неизмеримую область, где южные племена вырождались в дикарей. Вольно и невольно мы тянулись в страну чуди и обдоров и кончили тем, что перебили полудикие племена или оттеснили их на берега мертвого океана. Так или иначе, истребляя дикарей или сливая их с собою, мы заняли их столь опасную для человеческого рода страну. Мы унаследовали холод, леса, болота, – условия трудноодолимые и борьба с которыми обессиливает, заставляет вырождаться. Поглядите на полярную березу или сосну, что это за несчастные, карликовые, ползучие растения. Это кустарник, почти трава; чтобы отстоять право жизни, организмам дивной красоты пришлось пожертвовать своим величием, стройностью, всей поэзией бытия. Воинственным монголам и арийцам, оттесненным к северу от Алтая, пришлось постепенно потерять свой рост, красоту, силу и интеллектуальность: «чудь белоглазая» даже в столь счастливых представителях, как финляндцы, все же дает крайне разоренный человеческий тип. Вот я и боюсь: попав в условия чуди, не сделались бы мы, славяне, и сами чудью? Наше племя брошено в то самое бродило, где холодом и голодом богатырь превращался в самоеда.