Элизабет Арним - Колдовской апрель

Миссис Фишер не ответила и даже не взглянула на нее, зато взглянула Скрэп, которая изобразила ртом то, что у других было бы сочтено усмешкой, а у нее, даже из-за вазы с настурциями, выглядело как самая прелестная из мимолетных улыбок.

А у нее очень живое лицо, у этой, подумала Скрэп, с зарождающимся интересом глядя на миссис Уилкинс. На нем, словно на пшеничном поле, постоянно играли свет и тени. Скрэп заметила, что и она, и темненькая переоделись, обе надели какие-то шелковые блузы. Да, одеть их соответствующим образом будет непросто. Естественно, они выглядели чудовищно в этих своих блузах. Как одета миссис Фишер, не имеет значения – у той выбор небольшой; то, что она носила, было по сути единственным возможным вариантом – ну, может, следовало бы еще добавить королевскую мантию да накидку из горностая… Но эти две были еще молоды и вполне привлекательны. У них определенно были интересные лица. Как изменилась бы их жизнь, если б они вместо того, чтоб себя приглушать, постарались бы приукраситься. Тут Скрэп опять почувствовала усталость, и мысли ее, пока она с отсутствующим видом грызла тост, приняли другое направление. Какой во всем этом смысл? Едва прихорошишься, как тут же набежит куча народа, и кто-нибудь обязательно захочет тебя схватить и присвоить.

– У меня был поистине замечательный день, – начала миссис Уилкинс, ее глаза сияли.

Скрэп свои глаза опустила. «Ну вот, – подумала она, – сейчас начнутся излияния».

«Как будто кому-то интересно, как у нее прошел день», – подумала миссис Фишер, также опуская взор.

Вообще-то, стоило миссис Уилкинс заговорить, как миссис Фишер тут же демонстративно опускала взор. Таким образом она подчеркивала свое неодобрение. К тому же это единственный безопасный способ что-то сделать с глазами, потому что неизвестно, что эта необузданная особа может ляпнуть через секунду. Например, то, что она только что сказала о мужчинах – обращаясь при этом к ней, миссис Фишер, – что именно она имела в виду? Лучше и не гадать, подумала миссис Фишер, и ее глаза, хоть и опущенные долу, все же подметили, как леди Каролина протянула руку к графину с кьянти и снова наполнила свой бокал.

Опять! Она уже один раз себе подливала, а ведь со стола только что убрали рыбу. Миссис Фишер заметила, что единственная, кроме нее, респектабельная особа в этой компании, миссис Арбатнот, тоже обратила на это внимание. Она верила в респектабельность и благонамеренность миссис Арбатнот. Да, она тоже сегодня вторглась в ее комнату, но ее наверняка подбила на это та, вторая. Миссис Фишер ничего не имела против миссис Арбатнот и с одобрением отметила, что та пила только воду. Как и следует. Кстати, конопатая, надо отдать ей должное, тоже пила воду, что в их возрасте совершенно уместно. Сама миссис Фишер пила вино, но умеренно: одно блюдо – один бокал. А ей, между прочим, шестьдесят пять, и в ее возрасте пара бокалов только на пользу, даже необходимы.

– А вот это, – заявила она леди Каролине, врезаясь в лепет миссис Уилкинс о прекрасном дне и указывая на бокал с вином, – вам крайне вредит.

Но леди Каролина, видимо, не расслышала, потому что, положив локоть на стол и продолжая потягивать вино, слушала, что говорит миссис Уилкинс.

И что она там говорила? Она кого-то там пригласила? Мужчину?

Миссис Фишер не могла поверить своим ушам. Определенно мужчину, потому что та называла приглашенного «он».

И вдруг впервые – но здесь дело не терпело отлагательств – миссис Фишер обратилась непосредственно к миссис Уилкинс. Ей уже шестьдесят пять, и не особенно важно, с какими женщинами ей придется провести бок о бок целый месяц, но если женщины будут связаны с мужчинами – это совсем другое дело. Не собирается она таскать каштаны из огня. Она приехала сюда не для того, чтобы служить прикрытием для сомнительных делишек, для поведения, в ее времена называвшегося непристойным. Во время их встречи в Лондоне речи ни о каких мужчинах не было; а если бы было, она бы, разумеется, никуда не поехала.

– Как его зовут? – грозно спросила миссис Фишер.

Миссис Уилкинс с легким недоумением на лице ответила:

– Уилкинс.

– Уилкинс?

– Ну да.

– Но ведь это вас так зовут?

– И его.

– Родственник?

– Не кровный.

– Свояк?

– Муж.

Миссис Фишер снова опустила глаза. Она положительно не могла разговаривать с этой миссис Уилкинс. Она так произнесла «муж», как будто у нее было много мужей! Почему бы не сказать просто – «мой муж»? К тому же миссис Фишер, по причинам, сокрытым от нее самой, решила, что эти молодые особы из Хампстеда были вдовами. Военными вдовами. Во время их первого разговора они ни разу о мужьях не упомянули, и она, совершенно естественно, решила, будто их не существует. И если муж не родственник, то кто он тогда? «Не кровный». Что за манера! Муж – главный из родственников. Она прекрасно помнила, как Рескин – а, нет, это не Рескин сказал, это в Библии сказано, что оставит человек отца и мать своих и прилепится к жене своей; а это означает, что в браке они становятся больше, чем кровными родственниками. И если отец и мать мужа становятся ничем по сравнению с женой, то отец и мать жены по сравнению с ее мужем становятся для нее еще меньше, чем ничем. У нее самой не получилось оставить отца и мать своих, чтобы прилепиться к мистеру Фишеру, потому что к тому моменту, когда она выходила за него замуж, их обоих уже не было в живых, иначе она бы их обязательно оставила. Это же надо, «не кровный»! Какая глупость.