Иван Беркутов - Собибор. Восстание в лагере смерти

Гринхаус тут же потерял к нему интерес, отвернулся и спросил у сапожника Якуба:

– Ну, где эти хваленые сапоги?

– Пожалуйста, примерьте, – ответил Якуб и с поклоном подал эсэсовцу сапоги.

А Тойви, встав на колени, помогал Гринхаусу снять его прежнюю обувь. Тут немцу что-то не понравилось в выражении лица парня, и он медленно наступил ему сапогом на руку. Тот скривился от боли, а эсэсовец с улыбкой произнес:

– Только не обмочись на этот раз, жиденок!

Потом повернулся к Якубу. Как всегда, проявив жестокость к заключенному, обершарфюрер находился в хорошем настроении. Ему захотелось поговорить.

– Сегодня солнечный денек, солнышко греет хорошо, верно? – спросил он.

– Так точно, господин офицер, – ответил Якуб.

– Слушай, ты, Якуб, – продолжал обершарфюрер. – Через пять дней я еду в Германию. К этому времени ты должен пошить для моей жены пару туфель. Но помни…

– Надеюсь, ваша жена останется довольна, – прерывая его болтовню, сказал Якуб и мигнул Тойви. А тот внезапно распрямился – и толкнул стул вместе с сидящим на нем эсэсовцем назад. Туда, где уже стоял Аркадий с занесенным топором. Вайспапир, так и не разобравшийся, какой стороной надо бить, ударил острым концом. Топор рассек немцу лоб и застрял в нем. И тут произошло невероятное, нечто такое, чего никто не мог заранее представить: Гринхаус взревел, встал и как был, с топором в голове, двинулся на своих врагов.

– Я сам вас убью! – сипло пообещал он. – Я смерть!

Аркадий на секунду растерялся. И немец схватил его за горло, сдавил, так что Вайспапир стал хрипеть, а потом, полузадушенного, отбросил его в сторону и двинулся дальше, на поиски Тойви.

Как видно, удар топором в лобную долю рассек у эсэсовца глазной нерв – он ничего не видел. Поэтому он расставил руки и искал Тойви на ощупь. Словно в прятки играл. Только проигравший в этой игре должен был заплатить за проигрыш жизнью.

– Мальчик, мальчик, где ты? – звал обершарфюрер. – Иди сюда, я тебя накажу…

Тут в дело вступил Якуб. Он схватил табуретку, которую так и не починил Аркадий, и с размаху ударил немца по голове. Гринхаус свалился на пол, захрипел. Тойви подошел, склонился над ним.

– Больше не накажешь, – сказал он, глядя в остановившиеся глаза эсэсовца.

И наступил ботинком на красивое лицо арийца. Раз, другой… Он топтал это красивое лицо, делая его безобразным.

– Вы правы, господин офицер, – сказал он. – Я ненавижу красоту!

Аркадий пришел в себя, поднялся с пола. Он и Якуб подошли к мертвому эсэсовцу. Якуб вытащил у него из головы топор, вытер тряпкой лезвие.

– Я же говорил – обухом надо было бить, – наставительно сказал он. – Но вы, молодежь, разве кого слушаете…

В начале пятого в столярную мастерскую к Печерскому пришел Цыбульский. Он был весел.

– Готовы, все четверо! – доложил он. – И телефонная связь уже перерезана там, где нужно. Из Второго лагеря Лео никого не выпускает. Он поддерживает там полный порядок, не хуже, чем немцы. Он просил вовремя сообщить ему, когда надо будет выпустить народ.

– А где пистолеты? – спросил Печерский.

– Один у меня, один у Лео, двое остались у ребят.

– Хорошо, – сказал Печерский. – Возвращайся к Лео. Когда придет срок, я пошлю к вам связного.

Цыбульский ушел. Спустя короткое время в мастерскую вошла Люка. Александр вызвал ее заранее – он решил, что пришло время рассказать девушке о том, что происходит в лагере.

К удивлению лейтенанта, Люка вошла, неся с собой какой-то сверток.

– Что это? – спросил Печерский.

– Это тебе, – сказала она. – На, возьми.

Печерский развернул пакет. Это была мужская рубашка, сделанная из хорошей ткани.

– Это рубашка моего отца, – сказала Люка. – Немцы его убили. Теперь я хочу, чтобы ты ее носил. Можно сказать, что это подарок. И она принесет тебе счастье.

– Эта рубашка – мне? – не мог поверить Печерский.

– Да, мой подарок, – кивнула Люка. – Самое дорогое, что у меня есть. Надень ее. Вдруг не подходит?

Печерский молча снял гимнастерку; показалось тело, покрытое шрамами от ранений. Надел рубашку – она пришлась ему впору. А сверху снова надел гимнастерку.

– А зачем гимнастерка? – спросила Люка. – Ходи пока так…

– Нет, нельзя так, – Печерский покачал головой. – Надо надеть все лучшее, чтобы идти в нем. Вот Якуб надел свой парадный костюм…

Люка не понимала, о чем он говорит.

– Идти? Куда идти?

– В лес. В город. К партизанам. Туда, где ты сможешь спастись.

– Ты… вы… Вы задумали побег?