Валерий Алексеев - Улыбка навсегда - Повесть о Никосе Белояннисе

Результаты голосования не были неожиданными: против вступления в НАТО голосовали лишь депутаты от ЭДА и один независимый. Правая оппозиция в специальном заявлении «присоединилась к правительству в выражении удовлетворения»…

Мицос едва не опоздал на вечерний обход. Впуская его, мешковатый Стелиос подобрал живот и попытался щелкнуть каблуками, но получилось нечто вроде расшаркивания. Мицос пристально посмотрел ему в лицо — Стелиос тут же потупился, как гимназистка. Подумать только: сила у парня бычья, а выдержать прямого взгляда не может. Такого увальня легко, наверно, прибрать к рукам: ведь через кого-то Белояннис поддерживает связь со всей своей бандой. Но через Стелиоса вряд ли: ему пока растолкуешь, что к чему, весь потом обольешься. Белояннис хитер: не станет он связываться с кем попало. Однако придется теперь Мицосу как старшему присмотреться ко всем своим подчиненным: утечки информации у себя в секторе он больше не хотел допускать. В случае чего все камни полетят в него одного, и ни одна собака не вступится.

Ставрос, конечно, вне подозрений. Вот он бродит по коридору, озираясь, как волк, и время от времени очень внимательно заглядывает в дверное окошко третьей камеры, где сидит Элли Иоанниду. Мицос давно уже заметил за ним эту склонность, но до сегодняшнего дня относился к ней равнодушно. Однако сейчас это его взбесило: ему пришла в голову не такая уж дикая мысль, что в этой камере могла сидеть и Рула.

— Ну, приятель, — желчно сказал Ставрос, когда Мицос к нему подошел, — плохой же пример ты подаешь подчиненным. Конечно, мы бы и без тебя справились, но вот второй номер что-то очень тобой интересовался. Не появись ты к обходу, он мог бы и начальника тюрьмы попросить.

— Много разговариваешь, — сухо ответил ему Мицос и не выдержал, взорвался. — Встать, как полагается! — гаркнул он. — Почему порядка нет в отделении? Почему открыты смотровые глазки?

Ставрос вытянулся, руки по швам, лицо его болезненно дернулось.

— Имею право, — глядя в сторону, сказал он.

— Знаю я твои права! — отрезал Мицос. — Смена пришла?

— Так точно.

Мицос прошел в конец галереи. Двое сменщиков, Христос и Григорис, при его приближении поспешно бросили окурки в котелок, стоящий возле двери камеры Калуменоса.

— Да вы что же, свиньи, — задохнувшись от ярости, громким шепотом сказал Мицос, — голодовку вызвать захотели? Самих из этого котелка заставлю жрать! Убрать немедленно!

Долговязый Христос схватил котелок и помчался в дежурку, а пожилой обрюзгший Григорис остался на месте, глядя на Мицоса слезящимися глазами. Видимо, от последней затяжки сигаретой он поперхнулся, но не смел прокашливаться, стоя в положении «смирно».

— Разгильдяи, — пробурчал Мицос. — Отпирай первую камеру.

Григорис засуетился, забренчал ключами.

— Ну, счастливо отдежурить, господин старший! — крикнул издали Ставрос, но Мицос не обратил на него внимания. Ступай себе с богом, голубчик, знаем мы, отчего ты бесишься.

Старик Калуменос, когда они вошли, лежал на постели и уже начал засыпать. Свет ударил ему в глаза, он зашевелился, поморщился.

— Претензии, просьбы, жалобы, заявления есть? — спросил Мицос, стоя в дверях.

— Нет, сынок, спи спокойно, — проговорил Калуменос и снова закрыл глаза.

— Осужденный, — строго сказал Мицос, — когда с вами разговаривает старший надзиратель, вы обязаны встать.

Тяжелые веки Калуменоса дрогнули, но глаза он открыл не сразу. Зорко посмотрел на Мицоса и, вздохнув, стал подниматься. Сел, босыми ногами нашарил ботинки, покряхтел, нагнулся.

— Открывай следующую, — бросил Мицос через плечо младшему надзирателю. Мицосу было жаль старика Калуменоса, единственного из всех жаль. Но эту жалость он не хотел показывать при подчиненных. Дверь закрылась, и Калуменос остался зашнуровывать ботинки в темноте.

Белояннис лежал на койке, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Когда дверь открылась, он даже не повернул головы. Здоровенный парень, черт побери, подумал Мицос. Против воли наручники на него не наденешь.

— Претензии, жалобы, просьбы? — коротко спросил Мицос. На Белоянниса не стоило нарываться. Не захочет разговаривать — и уйдешь, как оплеванный.

Никос встал, обулся, молча подошел к столику, вырвал несколько листков из блокнота, повернулся к Мицосу. Некоторое время они изучающе смотрели друг на друга, как будто виделись впервые. «Знает уже? Неужели все знает? — мелькнуло в голове у Мицоса. — Но через кого?» Он быстро обернулся, взглянул на Григориса.