Юрий Чернов - Земля и звезды - Повесть о Павле Штернберге

— ВиктОр, вам надо еще расти, — кольнула Верочка юнкера.

Павел легко подпрыгнул и сорвал шишку.

Верочка думала: всегда и во всем судьба на его стороне.

Даже его появление в Петербурге, когда Бредихин послал студента-первокурсника в Пулково, она не считала простой случайностью.

Их уговор — закончив ученье, быть вместе — чуть не разрушил отец. Но Верочка тоже была из рода Картавцевых, и отец не переупрямил дочь.

Первое время после просторной барской усадьбы комнатки в Никольском переулке казались клетушками; после неторопливой и праздной жизни в Знаменском, где томительно тянулись часы от завтрака до обеда и от обеда до ужина, занятость Павла ошеломляла. Рано утром он спешил на лекции в университет, оттуда на женские курсы, в обсерваторию, вечером и ночью наблюдал звезды.

— Боже мой, и когда ты будешь жить по-человечески? — вырывалось у Верочки.

Он виновато улыбался.

Поначалу Вера Леонидовна взялась оборудовать «семейное гнездо». Что это за дом, если окна без штор, полы без ковровых дорожек, нет ни столовой, ни чайной, ни кофейной посуды, да и ставить ее некуда. А кабинет мужа меньше, чем комната горничной в ее родном доме!

В Смольном институте обучали хорошим манерам, учили сервировать стол, принимать гостей. Что ж, забыть все это?!

Ее хозяйственные заботы он принимал благосклонно и спокойно. Обрадовали его спиртовка на трех ножках и новый синий кофейник. Еда на спиртовке грелась быстро и бесшумно, а кофейник, закипая, мелодичным свистом оповещал: пожалуйте ко мне!

Некоторые новшества он встречал сдержанно. Заметив, например, в углу икону, мерцавшую тусклой позолотой, Павел Карлович постоял перед ней так, будто до этого никогда икон не видел, и, ничего не сказав, принялся приколачивать шторы.

Позже Вера Леонидовна научилась понимать состояние мужа. Он почти никогда не вмешивался в ее дела. Но если по его лицу пробегала тень, если он замыкался и пытался чем-либо отвлечься — чинил карандаши или уходил колоть дрова — значит, недоволен.

Она тоже бывала недовольна. Взял, например, и прибил книжные полки в гостиной. Они, конечно, нарушили парадность, а он никак не желал понять, что, если в кабинете книги уже не вмещаются, их просто не следует покупать.

Он вообще относился к книгам не так, как должно к ним относиться. Вера Леонидовна и сама была не прочь полистать на досуге хороший роман или пиесу. Павел же обкладывался книгами как крепостной стеной, едва видимый за столом. Из томов торчали хвостики закладок. Он что-то увлеченно выписывал, иногда зачитывал вслух и сам себе бормотал:

— Нет-нет, так не пойдет!

Вера Леонидовна деликатно входила в кабинет, надеясь, что само ее появление напомнит ему, что пора обедать и что помимо книг существуют она, дом, город с его театрами и концертными залами. Он подолгу не замечал ее присутствия, а увидев, как-то рассеянно восклицал:

— Ах, Верочка! Ты скучаешь? Я скоро…

И опять погружался в свои книги с хвостиками закладок.

В первые два-три года после ее приезда из Знаменского по воскресеньям он аккомпанировал ей, она пела.

Вера Леонидовна с детства привыкла: ее музыкальность признавали все. В Смольном ни один вечер не обходился без ее пения. И в усадьбе родителей, после званого обеда, отец обыкновенно говорил:

— Теперь я позволю себе угостить вас пением Верочки…

Однажды на ее святая святых пала тень. Ну, бросил бы эту тень какой-нибудь человек случайный, которому медведь наступил на ухо. Было бы полбеды. А если горькую, оскорбительную фразу произнес он, Павел, ее муж, музыкальный до кончиков пальцев?!

Штернберги в тот вечер ждали в гости присяжного поверенного с супругой, живших по соседству, в Никольском переулке.

— Что бы мне им спеть? — спросила Вера Леонидовна.

— Весь твой репертуар они слышали раза по три, — ответил Павел Карлович.

— И ты думаешь, им неприятно будет послушать меня еще раз?

Он пожал плечами и сказал:

— Знаешь, я стал замечать странную вещь. Иногда мы исполняем, скажем, Глинку. Все правильно. Все соответственно нотам. А Глинкой даже не пахнет.

Он говорил «мы», но ей отчетливо послышалось «ты».

Она вскинула глаза, всем корпусом подалась назад, словно ожидая нового удара, и выжидательно замерла, еще надеясь, что он возьмет свои слова обратно.

Он промолчал…

В их дом проник холодок разлада. Впрочем, не тогда, раньше. Когда он еще аккомпанировал ей. И не замечал, что Глинка у нее — не Глинка.