Луи Арагон - Гибель всерьез

«За похищение небесного огня —семицветной радуги Ересиарх наказан смертью, его настигла чума, поразившая всю Европу. Справедливая расплата за жизнь в запретных царствах магии.

Кто из нас сказал бы наверняка, что Музыкант из Сен-Мерри не был сыном римского кардинала? Легенды мерцали вокруг него золотым нимбом византийских императоров. Только золото легенд я и помню, я —добросовестный биограф единственной в мире красоты, которой он, шагая по земле, засевал ее, чтобы его бренное человеческое тело рассыпалось в прах, а из сердцевины дуба зазвучал волшебный голос Аполлинера, вдохновляя юношей грядущих поколений на пламенный и самоотверженный поиск неведомых ароматов, что будут кружить голову будущему сильнее, чем алкоголи прошлого. Кто скажет, какое путешествие и на какой Восток сделало его волшебником и пророком? Вещими знамениями отмечена его жизнь: в 1913 году один художник заметил на его голове шрам от раны, которую ему еще предстояло получить. Он был в союзе со всеми священными животными, знал всех богов и изготовлял волшебные напитки на все случаи жизни. Он объехал всю Германию и конечно же Египет. Из дальних своих странствий он привез живую синюю птицу, но на чужбине она молчала. Заклинатель шутих и ракет, он приманивал к себе фейерверки, словно райских птиц. Обширностью познаний, недоступных другим, он был сродни гуманистам Возрождения… «Во мне дух Гёте », —говорил он. Сохраним же в памяти лубочную картинку: поэт верхом на коне, а вокруг полыхает война. Так я его и вижу: он —кондотьер Феррары или Равенны, что погибали, выпрямившись в седле.

Но друг, умерший в ноябре, он опять смотрит мне в глаза. Только что брел я берегом Рейна, и мне чудилось, будто мы повстречались с ним. С криком улетели дикие гуси, пряди травы в воде казались волосами Лантельмы или Офелии, и вдруг в глубине зеленых вод я увидел глаза. Может, виной тому шум немецких поездов на противоположном, вражеском, берегу, но яуслышал уверенный голос Гийома Аполлинера: «Во мне дух Гёте », —сказал он.

Нет, не наклоняйтесь теперь к земле,не целуйте ее, не ждите от меня молитв и жалоб на то, что мы уязвимы и смертны. Нет ничего радостнее белоснежных могил, сверкающих жемчужным убором под яркими лучами солнца. Пусть кто-то плачет, я умею только смеяться, и покойный поэт навек остался для меня ликующим танцем огня. Женщины, не причитайте больше, а, тряхнув распущенными волосами, спойте песенку Тристузы-Плясуньи ».

И все-таки, все-таки почему наш коротышка-лекпом показал это не мне, а ни с того ни с сего Теодору?.. Я отнес бы мятую бумажонку Бетти… сказал бы, почитайте вот это, почитайте, кстати… о Гийоме, знаете… коротышка-лекпом, от которого я узнал, что он умер… и она прочитала бы… сидя за пианино… и молчала, а потом стала бы играть, конечно же «Форель», только стоит ли называть ее по-французски — «Die Forelle» …

Однако нас ждут. Из Зезенгейма вдоль железной дороги лесом, и солнце уже садится… Придем мы когда-нибудь в ваш Друзенгейм или нет? Знаете, в Друзенгейме совсем ничего интересного. Это вам не Довиль. Расквартирован батальон стрелков — и все. В конце концов мы увидели впереди Друзенгейм. Крыши как крыши, как в сотне других городишек.

Подходя к Друзенгейму, я вновь упомянул Бетти. Мимоходом, небрежно и только в связи с музыкой. «О, — воскликнул Теодор, — вы тоже любите музыку?» Он очень громко расхохотался, передразнив немцев-меломанов, которые так часто обращаются друг к другу с этим вопросом.

Об обеде рассказывать не буду. Стрелки всегда несколько занудливы… В эпоху сестер Брион ему (я снова имею в виду Гёте!) было ровно столько лет, сколько мне. Ему стало чуть больше, когда он вернулся весной 1771 года и танцевал с Марией-Саломеей с двух часов пополудни и до полуночи с короткими «интермеццо» на еду и питье в зале сьера Амта-Шульца из Рёшвога… Вот так-то. Но кто знает? Сделав блистательную карьеру и став государственным мужем, прозанимавшись тридцать семь лет самыми разнообразными материями, может, он и вспоминал иногда дочку пастора Бриона, младшую… Она по-прежнему жила в Зезенгейме и, когда Беттина Брентано приехала навестить его в 1808 году, была старой девой пятидесяти трех или четырех лет, эта самая Фридерика… Умерла она, так и не побывав замужем, два года спустя после того, как Беттина стала фон Арним и великий поэт выставил ее за дверь вместе с верзилой Ахимом. Und doch, welch Glück geliebt zu werden… Какое счастье быть любимым! Ах!