Валентин Курицын - В зареве пожара

— Проводи-ка, Ефим, меня на улицу, там у вас собаки, того и гляди разорвут, да посвети мне, — громко заговорил Хошанский, стараясь не возбудить подозрения в сидящих в той комнате.

Кочкин взял свечу и отворил дверь в сени. Когда они вышли из сеней, резкий порыв ветра заставил их сразу отступить за угол дома. Хошанский остановился у стены за ветром и шёпотом заговорил: «Вот в чём дело, ты не знаешь, где они заявили?»

— Наверно-то не знаю, Борис Михайлович, где-то вниз по реке.

— Ну, так вот что, нужно сейчас же послать нарочного на рудник вот с этой запиской, пусть отдаст её управляющему, сейчас 6 часов — в десять чтоб обязательно был на руднике. Пусть коня не жалеет, заплачу тебе за это красненькую. С рудника приедут мои люди, понимаешь? Нужно всё так сделать, чтобы Мальшаков ничего не заметил.

— Не извольте сумневаться, Борис Михайлович, тонко обделаем, — ответил Кочкин, обрадованный возможностью заработать десятку.

— Да кого ты послать думаешь? Надо человека надёжного!

— Сына пошлю, Ивана!

— Ну, хорошо. Смотри же, не мешкай ни минуты, — и Хошанский вернулся в дом. В голове его созрел план, поистине достойный американца. Он намеревался, воспользовавшись тем, что заявки Мальшаковым ещё не отосланы в уездное полицейское управление, заявить Печище на своё имя и послать своего доверенного в город немедленно для подачи заявок, таким образом, законное право на заявленную местность приобрёл бы он, а не Мальшаков, раз заявление последнего поступило бы позднее заявления Хошанского. В приисковой среде давно выработалась своя особая этика, и никто из золотопромышленников не поставил бы Хошанскому в вину этот его поступок, все признали бы его за ловкий фортель — не более.

— А погодка-то, господа, начинает подувать, — сказал Хошанский, входя в комнату. — Тайга так и шумит…

— Все приготовил-с, Борис Михайлович! — заявил Васька, — больше ничего-с не прикажете?

— А, приготовил — ну и ладно. Карты достал?

— Достал-с, вот они на столике.

— Отдай вот Кочкину эту записку, пусть сходит за Озеровым. Ну-с, господа, перед игрой-то водочки…

— Для вас, Григорий Николаевич, мадерка есть — пожалуйте!..

Кочкин, войдя в избу, отряхнул снег и повесил шапку на гвоздь. В переднем углу за большим некрашеным столом пили чай: Каргаполов, конюх, привезший Хошанского с рудника, и сын Кочкина, Иван, парень лет 22-х.

Чай разливала невестка — Иванова жена…

— …Так плоха, значит, дорога, говоришь, — переспросил Каргаполов, бережно берясь своими грубыми, мозолистыми пальцами за чайное блюдечко.

— От горы-то ещё ничего, а до горы-то уж больно перемело, едешь, едешь, словно десять-то вёрст в двадцать порастянулись, — отозвался конюх, опрокидывая чуть ли не десятую чашку.

— Даве, хлебники порожняком проехали… с Саралы-то, так говорят, что буран поднялся, всю дорогу, говорят, как есть занесло, — сказал Иван.

Говорил он заикаясь, вяло ворочая языком, точно спросонок. Этот сонный вид и медленность телодвижений совершенно не соответствовали высокому росту и широким плечам парня.

— Неужто буран взаболь разыграется. Вот беда — как я тогда на рудник-то поеду. Околеешь дорогой, — заохал конюх. — А саралинцы-то зимовья доспеть не соберутся. В самый раз бы под горой зимовье доспеть.

— Всё бы на случай бурана отогреться можно, — подхватил Каргаполов, отставляя свою чашку.

— Кушайте ещё, кум, — тихо и застенчиво проговорила невестка…

— Иван, выдь-ка сюда, — кивнул головой старик Кочкин.

Иван вылез из-за стола, размашисто перекрестился пред иконами и пошёл с отцом за перегородку, где стояли кровати с ситцевыми покрывалами и целой горой подушек.

Когда отец передал ему поручение Хошанского сейчас же запрягать коня в маленькую кошёвку, то Иван, ни слова не говоря, повернулся и пошёл из избы, захватив по пути стоявший под лавкой фонарь, и сердито хлопнул за собой дверью.

— Гераська! — окрикнул Кочкин спавшего на полатях работника-инородца, — ступай-ка, помоги Ивану поймать Мухортого.

Пока Гераська почёсывал спину и, неистово зевая, обувал свои «лунтаи» [6] Род обуви из оленьих кож. , Каргополов надел озям, подоткнул одну полу за опояску и торопливо набил трубку. — Пойти помочь куму, — сказал он, прикуривая от свечки. — И то, сходи-ка, Андрей Иванович, в стайке-то темно теперь, не скоро словишь. А я пойду кошёвку приготовлю. Мать, а мать, где мои рукавицы? — спросил Кочкин жену — нестарую ещё женщину, которая, сидя у печки, чистила рыбу.