Калле Каспер - Ода утреннему одиночеству, или Жизнь Трдата - Роман

Самым важным в этих отношениях для меня было, пожалуй, то, что в лице Джультты я вновь обрел человека, для которого мог писать. Анаит после рождения Сильвы потеряла к моей работе всякий интерес, теперь же я опять ощущал ту радостную тревогу, которую испытываешь, когда кто-то внимательно читает твою новую вещь, не поднимая головы даже для того, чтоб закурить, ахает, если что-то нравится, цитирует вслух наиболее интересные места, а дойдя до конца, обнимает, целует и говорит, что ты талантлив. Даже если за подобным поведением как опытный человек угадываешь женскую природную хитрость, это все-таки приятно. Какое приятно — это словно чистая ереванская вода для жаждущего.

Конечно, надеяться, что Джульетта воспринимает все окружающее точно так же, как я, было бы слишком, но даже ее отношение к революции заметно отличалось от реакции большинства, было более спокойным и равнодушным — или даже если изначально не было, то после общения со мной вскоре таким стало. Где можно было выбирать между мыслями председателя Конвента и моими, там Джульетта без всякого притворства, совершенно органично, так, как женщина со вкусом безошибочно надевает подходящее к случаю платье, выбирала мои, только немножко их смягчая, не меняя, разумеется, мои резкие оценки, а только как бы придавая им иную конфигурацию, словно вместо угловатых очертаний моих бедер подставляя свои, при всей ее стройности более округлые. Джульетта не одобряла борьбу за исторические территории, потому что таковая, независимо от того, верны ли были ее посылки, все равно требовала крови слишком многих молодых людей — естественно, это далеко не полностью совпадало с тем, что на сей счет думал я, но, по крайней мере, тут не было прямого противоречия.

Тем не менее начать новую жизнь с Джульеттой я не спешил. Мой дом, правда, давно уже не соответствовал подлинному значению этого слова, но стабильность, столь необходимую прозаику, он все-таки предоставлял. Ложась вечером спать, я мог быть более-менее уверен, что если я не умру во сне от инфаркта, то Жизель, в последнее время почти полностью перебравшаяся к нам, утром, перед тем, как идти на работу, сварит мне чашку кофе, и я смогу сесть за машинку, а когда спина устанет, встать, выйти на балкон и при ясной погоде увидеть на горизонте рахитичного верблюда — Арарат с его двумя непропорциональными вершинами. Где-то в полдень из школы придет Геворк, расскажет, как прошел день, и спустится поиграть во двор или отправится в шахматный кружок, да и Сильва потихоньку стала входить в возраст, когда с ней можно обменяться несколькими словами. Нет, отказываться от всего этого во имя какого-то неясного будущего я не собирался. Но в конце концов случилось то, что рано или поздно должно было случиться: Анаит узнала. В этом не было ничего неожиданного, наоборот, удивительно, что это произошло только через полгода после того, как мы с Джульеттой впервые обменялись в «Поплавке» влюбленными взглядами — наверно, моя женушка всякий раз, когда ей звонила какая-то подруга, чтобы с женским ехидством сообщить, с кем ее мужа видели на улице, отмахивалась, будучи занята буднями революции. Но все-таки на меня напала неприятная дрожь, когда как-то поздно вечером, вернувшись от Джульетты, я увидел истерически плачущую Анаит и едва скрывавшую злорадство Жизель. Про себя я уже давно решил, что врать не буду, и, если у меня прямо спросят, от кого я иду, я скажу все, как есть. И так я и сделал. На это Анаит, как безумная, побежала в другую комнату, разбудила детей и сообщила им, что у их отца новая жена. Я послал Жизель привести в чувство сестру, что она, как ни странно, сделала, пошел, успокоил сонных детей, затем вернулся в кабинет и попросил Жизель оставить нас с Анаит одних. Когда она вышла, я сказал Анаит, что у нее не должно бы быть ко мне претензий, потому что она изменяла мне куда больше, чем я ей. Анаит напряглась, словно крыса, за которой гонятся, и завизжала, что я аморальный урод, раз осмеливаюсь на нее так клеветать. «Ты держал любовниц все время, с первого дня нашего брака, а у меня не было ни одного мужчины, кроме тебя!» — кричала она. «Я, — ответил я саркастически, — изменял тебе всего лишь несколько раз с несколькими женщинами, а ты изменяешь мне каждый день в течение уже многих лет со всем своим проклятым народом!» Поскольку воображение у Анаит женское, она, конечно, не сразу поняла мой образ, но, когда до ее малюсенького мозга наконец дошло, она позеленела, как свежий грецкий орех, в очередной раз собрала постель и пошла спать на веранду.