Калле Каспер - Ода утреннему одиночеству, или Жизнь Трдата - Роман

«Когда решается судьба нации», — прервал я его, потому что эту фразу я уже выучил наизусть.

Гиви замолк и изучающе на меня посмотрел. Я думаю, он пытался прояснить для себя, не агент ли я КГБ. Ответ, скорее всего, был отрицательный, потому что он снова схватил меня за руку и потащил туда, где толпа слушала очередного оратора. «Пошли, это очень важно», — сказал он, когда я стал объяснять ему, что опаздываю на венчание. Мы протолкнулись сквозь толпу, перебрались через возвышение, на котором стояла трибуна, и вошли во внутренний двор, где, видимо, находился штаб организаторов митинга.

«Стой здесь, не уходи, сейчас я тебя познакомлю с господином Г.», — объявил Гиви и удалился. Во дворе тоже было довольно много народа, и я быстро потерял бывшего сокурсника из виду. За свою жизнь я попадал в немало идиотских ситуаций, взять, например, ту, когда нас заставляли лицезреть похороны некого давно забытого генсека, но нынешняя была немногим лучше упомянутой, а может, даже и хуже, потому что теперь ведь как будто была свобода. Я, разумеется, знал, кто такой господин Г., но не имел никакого желания с ним знакомиться. Господин Г. интересовал меня столь же мало, как господин Ш., господин Т., П. или любой другой из этой бездарной, но честолюбивой компании, для которой не шахматы — жизнь (что я еще мог понять), а, наоборот, жизнь — шахматы, и кому настоящее место, учитывая все сброшенные с доски фигуры (помните, когда-то на стадионах разыгрывали партии в живые шахматы?), было по мне там, далеко, где очень холодно, в ненецком аду, и пусть они хоть с утра до вечера раздавали б интервью белым медведям. Но я человек безнадежно вежливый и никак не мог проститься с таким старым знакомым, как Гиви, по-английски (или по-французски). К счастью, он отсутствовал недолго и вернулся вместе с худощавым, немножко старше и выше меня, седовласым мужчиной в черной рубашке, чьи нервозность и бегающий взгляд позволяли думать, что это вполне может быть будущий президент. Меня представили как журналиста из Еревана и добавили, что я приехал в Тбилиси специально, чтобы задать несколько вопросов господину Г. На самом деле спрашивать у господина Г. мне было нечего, но я не хотел поставить Гиви в неудобное положение и потому задал самый, по-моему, человечный вопрос: очень ли ему трудно представить себе мир и единство между абхазами и грузинами, которые только что обменялись первыми выстрелами (о перестрелке около какой-то реки, название которой я забыл, я тоже слышал утром в доме невесты). Господин Г. воспринял мой вопрос очень серьезно. Он кивнул в знак понимания и сказал, что это абсолютно представимо и даже проще простого при одном условии: если в Грузии придут к власти демократы (иными словами, он и его сторонники, чего он уже не сказал). Наверно, боясь, что я не понял его ответ с одного раза или просто не зная, что еще добавить, он повторил — как любят повторять одну и ту же мысль по нескольку раз чуть другими словами школьные учителя и, особенно, военные, — что если демократы придут к власти, все межнациональные проблемы в Грузии решатся сами собой. Затем он удалился, Гиви победоносно посмотрел на меня, явно гордясь своими высокими знакомствами, еще раз патронирующе похлопал, как младшего брата, по плечу и посоветовал хорошенько запомнить эту встречу, что я и сделал. Что касается двоюродной сестры, на чье венчание я явился весь потный от быстрой ходьбы, то она, к счастью, вместе с молодым мужем успела уехать в Америку до того, как демократы во главе с господином Г. в самом деле пришли к власти, и началась война.

Несколько месяцев спустя, в октябре того же года, в Ереван приехал Альгирдас. Переписку мы с ним не вели, поэтому для меня было полным сюрпризом, когда зазвонил телефон, и я услышал в трубке голос со знакомым акцентом. Он сказал, что находится в Союзе писателей; я ответил, что сейчас приду, пусть он подождет, и сразу вышел. Дом Союза был полон беженцев из Азербайджана. Протиснувшись между нервными, взволнованными, отчаявшимися людьми, я поднялся на второй этаж и вошел в секретариат. Там было тихо, у стены на стуле сидел какой-то солидный господин в бархатном костюме болотно-зеленого цвета и читал газету. Только когда он поднял взгляд и посмотрел на меня, я понял, что это и есть Альгирдас. Медленно и с достоинством он встал, отложил газету и подошел ко мне. Я хотел по-прибалтийски пожать ему руку, но он обхватил меня своими лапами гризли и стиснул так, что у меня хрустнули кости. «Трдат, старый хрен!» — сказал он радостно, и я удивился, куда делась его нервозность.