Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

– Вот те на! – воскликнул он. – Кого я вижу! А мы уж думали, что ты уехал в Америку.

– В Америку? – рассмеялся я. – Нет, все еще торчу в Париже. Просто были дела. – И прибавил, подозревая неладное: – А кто это «мы »?

– Я и твой малыш, – ответил Жак, улыбаясь со значением. – Ты ведь оставил его дома одного – без еды, без денег, даже без сигарет. Ему с трудом удалось уломать консьержку дать позвонить в долг, и он набрал мой номер. По голосу казалось, что он вот-вот засунет голову в газовую плиту. Если б она у него только была, – захохотал Жак.

Мы смотрели друг на друга. Жак нарочно тянул с рассказом. А я не знал, что ему сказать.

– Ну я бросил в автомобиль кое-какую еду и помчался его выручать, – наконец заговорил Жак. – Малыш был готов искать тебя с багром в Сене. Ты совсем не знаешь американцев, сказал я ему. Вот кто никогда не пойдет топиться. Он просто уединился, чтобы хорошенько подумать. Как видишь, я был прав. Ты так долго думал, что теперь пора вспомнить придуманное до тебя другими. Правда, одну книгу ты можешь не читать – это сочинения Маркиза де Сада.

– Где сейчас Джованни? – спросил я.

– Я наконец вспомнил название гостиницы, где живет Гелла, – сказал Жак. – Джованни сказал, что ты вроде как ждал ее приезда, и я посоветовал ему наведаться туда. Он для этого и отлучился. Вернется с минуты на минуту.

Подошла Гелла с книгой в руке.

– Вы ведь знакомы, – смущенно пробормотал я. – Гелла, ты помнишь Жака?

Гелла его помнила, как помнила и то, что он ей никогда не нравился. Вежливо улыбнувшись, она протянула ему руку.

– Как вы поживаете?

– Je suis ravi, mademoiselle [113] Восхитительно, мадемуазель ( фр .). , – сказал Жак. Ему было известно, что Гелла его недолюбливает, и это его забавляло. Чтобы подкрепить ее неприязнь и заодно показать, как он сейчас меня ненавидит, Жак демонстративно низко склонился над протянутой рукой, и его фигура в этот момент была вызывающе, до омерзения женоподобной. Я видел в нем надвигавшуюся на меня издалека неотвратимую опасность. Жак повернулся ко мне с игривым видом.

– Теперь, когда вы здесь, – промямлил он, – Дэвид предпочитает от нас прятаться.

– Вот как? – сказала Гелла и, придвинувшись ближе, взяла мою руку. – Это никуда не годится. Если б я знала, что мы прячемся, постаралась бы это исправить. – Она усмехнулась. – Но он никогда ничего не рассказывает.

– Не сомневаюсь, – глядя на нее, произнес Жак, – что у вас есть более интересные темы для разговоров. Понятно, почему он скрывается от старых друзей.

Мне не терпелось уйти до прихода Джованни.

– Мы еще не ужинали, – сказал я с вымученной улыбкой. – Может, увидимся позже? – Этой улыбкой я молил Жака о снисхождении.

Но тут зазвенел колокольчик у дверей, и Жак объявил: «А вот и Джованни!» Я спиной почувствовал, как Джованни неподвижно стоит сзади, не спуская с меня глаз; одновременно Гелла судорожно сжала мою руку и вся напряглась, утратив обычную выдержку.

Когда Джованни заговорил, в его голосе слышались ярость, с трудом сдерживаемые слезы и облегчение.

– Куда ты пропал? – воскликнул он. – Я думал, тебя нет в живых! Тебя могла сбить машина, а тело могли бросить в реку! Что ты делал все это время?

Странно, но я нашел в себе силы улыбнуться. Мое спокойствие удивило меня.

– Джованни, – сказал я, – позволь познакомить тебя с моей невестой. Мадемуазель Гелла – месье Джованни.

Джованни, конечно, видел ее во время своей сбивчивой речи и теперь с удивительным спокойствием вежливо пожал Гелле руку. Он пожирал ее своими черными глазищами, словно никогда прежде не видел женщину.

– Enchanté, mademoiselle [114] Очень приятно, мадемуазель ( фр .). , – сказал Джованни. Голос его прозвучал холодно и безжизненно. Он бросил на меня беглый взгляд, а потом снова уставился на Геллу. На какое-то время мы вчетвером застыли, изображая немую сцену.

– Ну раз все мы встретились, думаю, не грех будет выпить, – предложил Жак. – Пропустим по одной? – И, не дав Гелле возможности вежливо отказаться, взял ее руку. – Ведь не каждый день встречаются старые друзья. – Он подталкивал нас к выходу – Джованни и я оказались впереди. Когда Джованни открыл дверь, колокольчик вновь пронзительно зазвенел. Вечерний воздух обдал нас теплом. Мы двинулись от реки к бульвару.

– Когда я решаю съехать с квартиры, – сказал Джованни, – то сообщаю об этом консьержке, чтобы она знала, куда пересылать мою почту.

Я вспыхнул от стыда. От меня не укрылось, что Джованни был чисто выбрит, в белоснежной рубашке и галстуке, который наверняка принадлежал Жаку.