Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

Я надеялся, что при встрече с ней меня осенит прозрение и наконец станет ясно, кто я и где мое место. Но ничего такого не произошло. Я увидел Геллу раньше, чем она меня. Гелла была в чем-то зеленом, слегка подстриженные волосы, загорелое лицо и та же ослепительная улыбка. Я любил ее не меньше прежнего, хотя и сейчас не понимал – много это или мало.

Увидев меня, она замерла на платформе, расставив по-мальчишески ноги и скрестив руки на груди. Лицо ее озарила улыбка. Какое-то время мы просто смотрели друг на друга.

– Et bien, t’embrasse pas ta femme? [112] Так ты поцелуешь свою женщину? ( фр .) – сказала она.

Я обнял ее, и тут что-то произошло. Я понял, что ужасно рад ее видеть. Мои объятия были для Геллы домом, где ее ждали. Как и раньше, она ловко устроилась на моей груди, и, обнимая ее, я вдруг понял, что со времени ее отъезда мои руки были пусты.

Я крепко прижимал ее к себе, стоя под высоким темным навесом, рядом с пыхтящим паровозом и снующими людьми. Она пахла соленым ветром, морем, простором, и я чувствовал, что в ее удивительно живом теле я смогу обрести прибежище.

Потом Гелла высвободилась из моих рук. Глаза ее увлажнились.

– Дай мне посмотреть на тебя, – сказала она и, стоя на расстоянии вытянутой руки, внимательно осмотрела меня. – Прекрасно выглядишь. Боже, как я рада тебя снова видеть!

Нежно поцеловав ее в носик, я почувствовал, что прошел первую проверку. Взял ее сумки, и мы направились к выходу.

– Ну, как съездила? Понравилась тебе Севилья? А коррида? Удалось познакомиться с тореро? Расскажи мне все.

Гелла рассмеялась.

– Все? Не много ли хочешь? Путешествие было ужасным – ненавижу поезда. Лучше б воздухом, но я однажды летела на испанском самолете и с тех пор зареклась. Всю дорогу он тарахтел, как старенький «Форд», – может, когда-то он и был «Фордом», а я только молилась и пила бренди в полной уверенности, что никогда не ступлю больше на землю.

Мы прошли через турникет и вышли на улицу. Гелла с удовольствием смотрела по сторонам, ей нравилось все – кафе, независимые люди, оглушительный рев автомобилей, полицейские в голубых фуражках с белыми блестящими дубинками в руках.

– Куда бы я ни ездила, возвращение в Париж – всегда праздник, – сказала Гелла. Мы сели в такси, и шофер сделал лихой круг, чтобы въехать в основной поток. – Мне кажется, даже если возвращаешься сюда в глубоком горе, Париж со временем дарует тебе утешение.

– Будем надеяться, – сказал я, – что никогда не подвергнем Париж такому испытанию.

Улыбка Геллы была одновременно сияющей и печальной: «Будем надеяться». Неожиданно она взяла мое лицо в свои руки и поцеловала. Глаза ее вопрошающе смотрели на меня, и я знал, что ей не терпится получить ответ на важный вопрос. Однако я еще не был готов. Я просто крепко обнял ее и, закрыв глаза, поцеловал. Все вроде было по-старому и в то же время иначе, чем прежде.

Я приказал себе не думать о Джованни и хотя бы в этот вечер не беспокоиться о нем – сегодня ничто не должно разлучать нас с Геллой. Однако я прекрасно понимал, что это невозможно – Джованни уже стоял между нами. Я старался не думать о том, что сейчас он находится в той проклятой комнате и задается вопросом, куда я запропастился.

Потом мы сидели в комнате Геллы на улице Турнон, потягивая «Фундадор».

– Чересчур приторно, – сказал я. – Вот, значит, что пьют в Испании.

– Никогда не видела, чтобы испанцы его пили. Они пьют вино, а я пила джин с водой – мне казалось, в Испании это полезно для здоровья. – И Гелла опять рассмеялась.

Я продолжал целовать и обнимать Геллу, пытаясь заново ее обрести, как если бы она была знакомой темной комнатой, в которой я, спотыкаясь, ищу выключатель.

Поцелуями я также старался оттянуть момент близости, не зная, как все произойдет. Она, наверное, думала, что эта неопределенная сдержанность связана с ней, и обвиняла во всем себя. Она помнила, что в последнее время я писал ей все реже и реже. В Испании это стало тревожить ее только перед отъездом, когда она наконец решила остаться со мной и стала опасаться, как бы я за это время не принял прямо противоположное решение. Может, она слишком долго водила меня за нос?

Гелла по своей природе была прямая и нетерпеливая – неопределенность ее мучила, и все же она сдерживала себя и, дожидаясь какого-то важного слова или знака от меня, держала себя в узде.

Мне же хотелось, чтобы она ослабила поводья. Я решил, что буду держать язык за зубами, пока не овладею ею. Я надеялся, что с помощью Геллы уничтожу зависимость от Джованни, сотру память о его объятиях – словом, выбью клин клином. Однако сознание того, что я вытворяю, делало меня нерешительным. И в конце концов она с улыбкой спросила меня: