Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

Жулио просунул голову в дверь:

— Что вы там замышляете?

— Ничего, входите, входите… — И Нобрега, возбужденный и нетерпеливый, как ребенок, вышел, чтобы пригласить остальных.

— Ну что ж, давайте посмотрим башню из слоновой кости этого выдающегося художника, — пошутил Жулио, подталкивая Мариану вперед. — Здесь еще зарисовки, которые вы показывали нам в прошлый раз?

Нобрега благожелательно улыбнулся. Только сейчас Зе Мария заметил, что его лицо было невероятно худым. «Неужели в последнее время он недоедал? Может быть, он оставил свое место на фабрике, чтобы отдаться полностью этой удивительной работе, открыв в ней смысл жизни, которого не понимал прежде?» Его взгляд горел огнем. Как он говорил: опьянение. «Все стали целеустремленными, такими, какими они должны стать по велению времени, — размышлял Зе Мария. — Только я отравляю себя чревоугодием и кошмарами. Я гроша ломаного не стою. Нобрега был готов умереть с голоду, предаваясь работе, которая ему приносит истинную радость. Я же продолжаю отравлять себя своим „делом“, своим никчемным существованием».

С каждым разом он проникался все большей симпатией к Нобреге. Теперь, когда он работает в хлебопекарне, а Эдуарда дает уроки, ему представилась возможность проявить некоторую щедрость; он решил приглашать скульптора на обеды к себе или же, посещая его, приносить ему, разумеется тактично, чего-нибудь съестного.

Юноши и девушки застыли на пороге. После яркого дневного света полумрак, царивший внутри, и необычная обстановка несколько обескуражили их.

— Усаживайтесь. Проходите сюда.

Зе Мария, заметив нервозность скульптора, понял, что показ картины имел для него очень большое значение. Странный народ!

Нобрега с умоляющими, горящими глазами жаждал узнать прежде всего реакцию Жулио, от которого в тот момент, пожалуй, зависел триумф или поражение Нобреги. Поэтому Зе Мария решил подтолкнуть друга к благоприятной оценке:

— Впечатляюще, ты не находишь?

— Действительно, это очень интересно.

Нобрега сжал острые колени. Его щеки горели от удовольствия.

— А кто натурщица? — спросил Абилио осторожно.

Хозяин дома стал более разговорчивым. От его взгляда не укрылся, например, восторг Марианы, и он ежеминутно приглаживал свои длинные волосы, которые от света, проникавшего через оконное стекло, окрашивались в золотистые тона.

— Натурщица?.. Девушка, живущая в ваших краях. Дочь типографского рабочего, умершего от туберкулеза в прошлом году. Здесь живут ее родственники.

— Я знаю ее, — сказал Абилио, приняв задумчивый вид.

Это была она. Он давно заметил эту печальную девушку, разносившую обеды из ресторана по комнатам студентов. Он много раз наблюдал за ней. Другие юноши к ней тоже приглядывались, но ее наивность и откровенность обезоруживали всех. Нобрега раскрыл в этой картине все ее очарование: здесь была ее утонченная, романтическая красота. Абилио понял вдруг, что любит ее. Что он должен оберегать ее во что бы то ни стало.

Пока Абилио восхищался картиной, остальные осматривали дом. Эдуарда не переставала удивляться окружающему; Мариана, одетая в свитер с высоким воротником, с гладко причесанными шелковистыми волосами, наслаждалась увиденным. И в этот момент все они показались Зе Марии здесь лишними: людьми, пришедшими завладеть тем, что принадлежало ему одному. Он найдет любое оправдание, чтобы увести их отсюда. Показав через оконное стекло на лес в глубине плоскогорья, он предложил:

— А не совершить ли нам прогулку?

Мариана тотчас поддержала его предложение и увела с собой Жулио. Эдуарда тоже пришла в восторг:

— Как хорошо, Зе Мария, пойти туда, как раньше. Ты помнишь? — И, обращаясь к другим, сказала:

— Каждый пойдет, куда захочет.

— Я остаюсь, — предупредил Сеабра. — Мне не хватает крыльев. Для таких буколических экскурсий нужна подруга.

Абилио остался, по-видимому, по той же самой причине. В конце концов, то, что задумал Зе Мария, не удалось: его уловка дала лишь частичный результат. Поэтому он оставил дом нехотя.

Карлос Нобрега, энергично жестикулируя, объявил оставшимся:

— Я приготовлю сейчас кофе.

Сеабра, вновь рассматривая картины, старые и новые наброски, признался самому себе, что еще не понял как следует Карлоса Нобрегу. Сеабра считал Нобрегу человеком легкомысленным, маскировавшим свое легкомыслие с помощью достойной осуждения вычурности. По отношению к нему Сеабра был непримирим: весь вычурный формализм Нобреги заслуживал, по его мнению, самого сурового порицания. Сейчас скульптор вверг его в сомнения. Он не хотел прощать ему этого сюрприза, тем более что он не ожидал, что скульптор заслужит наконец похвалу Жулио.