Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

Едкий дым от сигареты Зе Марии, распространявшей запах табака, какой курят рыбаки, поднимался спиралью в направлении художника, и тот разгонял его легкими взмахами руки.

— Вы же не скажете, что в этих картинках чувствуется чье-то влияние, о котором Жулио давно мне говорил в кафе! — Нобрега стоял на своем с неподдельным беспокойством: — Вы не считаете меня таким восприимчивым к чужим проповедям, не правда ли? То, что я рисовал раньше, было совершенно другим.

Зе Мария согласился кивком головы.

— Я хорошо это знаю. Но доставьте мне удовольствие услышать это из ваших уст.

— Я не знаю почему. Боюсь, что я потерял свою независимость, свою истину.

— Никоим образом. Ваша живопись разящая. И правдивая.

— Этого недостаточно. Прошу вас больше не говорить об этом.

— Но эти наброски восхитительны! Доведите их до конца.

Нобрега пригладил волосы рукой. Глаза его затуманились. Встал, сделал несколько шагов; затем, зажигая плитку и повернувшись спиной к Зе Марии, сказал:

— Все это не годится! Не хватает зрелости. Жулио прав. — И добавил печальным голосом: — Есть вещи, которые нельзя выдумывать. — Зе Мария ничего не ответил. Он прислонил холсты к стене. Ему больше не хотелось видеть ни одной картины: он внезапно почувствовал себя лишенным чего-то очень важного.

— Идемте же посмотрим ваш цветок?

По дороге он сорвал горсть листьев с какого-то куста и смял их. Вечерний свет был неподвижным и красноватым.

— Я становлюсь невероятно спокойным, когда прихожу сюда. Я ощущаю запах травы, эти лужайки ласкают мой взор. Я скрывал от других, от друзей этот секрет, как мальчишка может скрывать птичье гнездышко или пещеру, замаскированную каменными плитами, опасаясь, что посторонние разрушат его чудесное открытие. Это как бы принадлежит только мне, а не им. Это была моя тайна, поднимаете, о которой никто еще не знал. Но сейчас мне хочется пригласить всех сюда.

Нобрега покраснел; неестественно улыбаясь, он повторил:

— Приходите. И приводите ваших друзей. — И, изменив тон, добавил: — Вы знаете, что я хочу сделать в последнее время?

— Что?

— Написать полицейский роман.

— Убирайтесь к черту с этим романом!

На следующий день Зе Мария договорился со своей компанией совершить прогулку во владения Карлоса Нобреги, не говоря им ни слова о том, что их там ожидает. Только Луис Мануэл, провожавший сестру в Лиссабон, не смог присоединиться к ним.

Зе Мария с трудом сдерживал любопытство и волнение, когда думал о том, как прореагируют его товарищи, посетив это укромное место.

— Райский уголок! — воскликнула Эдуарда, увидев стройную и почти фантасмагорическую фигуру Карлоса Нобреги возле его хижины.

— Рай из жестянок, — поправил ее Зе Мария.

Молодежь разбрелась по склону, в то время как Карлос Нобрега в радостном настроении убирал ящики, нагроможденные у изгороди.

— Я хотел бы показать вам кое-что, — доверительно сказал он Зе Марии, потихоньку отозвав его в сторону. — Идите сюда.

Он подвел его к полотну.

— Я хочу, чтобы вы увидели эту картину раньше других. Подойдите сюда поближе, пожалуйста, так как краски еще очень свежие и дают блики. Я нарисовал ее за сегодняшнюю ночь. И знаете почему? Наш разговор воодушевил меня. Или вы уже забыли о нем? Я назвал картину «Весна». — И, будто прося извинения, добавил: — Я чувствую себя полупьяным или, лучше сказать, участником игры, правила которой мне неизвестны, но которая меня привлекает.

Прежде чем взглянуть на картину, Зе Мария заметил, что скульптор изменил обстановку в хижине. Страшные маски исчезли; на стене осталось только несколько эстампов с изображением Аполлона.

На картине изображена длинная и широкая дорога. По обочинам — густая трава, цветы, высокие деревья. Небо изумительной голубизны. В картине не было ничего, что бы напоминало кошмары прежних набросков. В центре полотна стройная, нежная девушка улыбалась окружающему миру. И в этой улыбке можно было уловить и грусть, и сомнения, и надежды.

Зе Мария не был уверен, имела ли картина в действительности художественную ценность и уступала ли она по своему уровню скульптурам Нобреги. У Зе Марии оценка произведений искусства была излишне импульсивной, часто они слишком волновали его. Хотя во многих случаях его вкусы совпадали со вкусами Жулио, у последнего эмоции были сознательно подчинены разуму.

— Как вы считаете, могу я ее показать? — спросил с сомнением Карлос Нобрега.

— А почему бы и нет?