Орхан Кемаль - Мстительная волшебница

…Сильно захмелевший хамалбаши, увидев сиверекийца, рассвирепел. Как осмеливается этот урод в сдвинутой на затылок кепке, с заложенными за спину руками спрашивать у него отчет?

— Что тебе надо, парень? — угрожающе процедил он.

— Выйди, потолкуем, — сказал в ответ сиверекиец.

— О чем?

— Выйди на минутку, дорогой…

Взгляд хамалбаши скользнул к дверям пивной. «Они» были там… Одежда покрыта ржавчиной, лица и руки черны… Наверное, посетители уже смекнули в чем дело. То-то уставились на старшину. Все его тут знают и уважают. Он ведь завсегдатай этой пивной — не меньше ста раз здесь был. Одних чаевых сколько роздал.

— А ну, пошел вон отсюда, скотина! — закричал он.

Шум в пивной стих.

Может, сиверекиец и не самый умный среди своих товарищей, зато терпения ему не занимать. Он протянул руку к хамалбаши, схватил его за ворот, вытащил из-за стола и поволок на улицу.

Этого хамалбаши никак не ожидал. Он ударил сиверекийца по руке:

— А ну, отпусти!

Но рука была сильной и держала крепко.

— Отпусти, говорю!

— Скажи, правда, что ты взял подачку?

— Может, и правда, а тебе какое дело? Ты что, самый умный, что ли? Отпусти, слышишь'!

Он вырвался и влепил пощечину «бестолковому парню». А тот и глазом не повел, только погнутый козырек кепки съехал назад. Сиверекиец, как огромная глыба, двинулся на хамалбаши. Старшина подался назад, щелкнул складной нож. Сиверекиец медленно приближался. Вдруг ловким движением он схватил руку хамалбаши и сдавил ее. Нож выпал. Лицо хамалбаши перекосилось от боли, он согнулся в три погибели, рухнул на колени и захрипел, как раненый бык.

Он был побежден и теперь извивался у ног сиверекийца и его товарищей. Сиверекиец нагнулся, поднял нож, переломил его и протянул бывшему старшине.

— Держи, — презрительно бросил он и повернулся к товарищам. — Этот предатель нам больше не нужен, ребята! Будем обходиться сами! Что заработаем, разделим по-братски. Идет?

— Идет, идет!

Заложив руки за спину, накинув на плечи пиджак, сдвинув на затылок повернутую козырьком назад кепку, он не спеша зашагал впереди своих товарищей по освещенной электрическим светом улице.

Иссиня-черная длинная борода, подведенные сурьмой глаза. Боже, он ли это? В сопровождении жандармов с кандалами на руках он входил в здание суда.

При жизни отца он часто посещал наш дом. Сложив перед собою руки, он покорно выслушивал его, затем извергал фонтан вежливых слов: «Господин мой», «маэстро», «почтеннейший». А когда ему предлагали кофе или папиросы, рассыпался в пространных благодарностях.

Спустя много лет после смерти отца мы встретились в маленькой кофейне. Все такой же: иссяня-черная борода, подведенные сурьмой глаза, темный берет — свидетельство протеста против закона, по которому упразднялась феска и вводилась европейская шляпа.

Помню, он подошел ко мне и завел разговор, который останется в моей памяти на всю жизнь.

— Вай, ты здесь?

Я постарался быть вежливым, предложил сесть и заказал кофе.

С некоторым опозданием он вспомнил о смерти моего отца.

— Да… Он в земле, а ты… да продлит Аллах тебе жизнь на долгие годы, пусть будет в здравии твоя голова. Те, кто остался…

И он застрочил, словно пулемет:

— Разве в наших силах противиться воле божьей? Ты не горюй, не страдай. Все должно идти своим чередом…

Мы уже свыклись как-то со смертью отца, переживания остались позади, а мой собеседник не унимался.

— Рано или поздно все там будем. Судьба… Воля божья… Но достойный уважения был человек. И сам честный, и слово его правильное. Отцом всех бедных был, не так ли?

— Возможно.

— Не возможно, а бесспорно. Оставил он вам хоть что-нибудь?

— Чего?

— Барахлишко, домишко, землицы…

— Нет.

— Как нет?

— Нет.

— А деньги?

Трудно было удержаться, чтобы не вспылить:

— Незначительные.

— У вас же были дом, земля?

— Отец еще при жизни продал.

— Продал? Почему продал?

— Должно быть, так захотел.

Человек покраснел от возмущения:

— Возможно ли? Как это захотел? Наверно, была причина, даже определенно была. Разве собственность продают?

— ?..

— Или он был недоволен вами? Тобой, братьями, матерью? Вы живете с матерью, конечно?

— Нет, отдельно.

— Отдельно? Подобает ли? Что люди скажут? Допустимо ли такое отношение к старой женщине? Разве человек может жить отдельно от матери?

— Но мы не в ссоре.

— Не хватало еще этого! Они не в ссоре! Послушайте, что он говорит! Отец, мать… О чем гласит Коран?.. Ты хотя бы навещаешь мать, принимаешь ее благословение?