Ангелика Мехтель - Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой - Роман

Нынче под основные гражданские права подкапываются хитростью компьютеров. Никогда еще государственные органы не ущемляли с таким коварством требование свободы.

О каком же будущем ты толкуешь, а?

О нашем, заученно выпаливает Паула, о прошлом родителей наших детей.

Но тогда, говорю я, ты не можешь сбежать.

Я называю это бегством. Паула — новым началом. Концом приспособленчества.

Бунтом, равнозначным смелости жить.

Иногда я представляю себе, будто живу на вокзалах, с двумя-тремя пластиковыми сумками, набитыми всяким хламом, или в обшарпанных номерах каких-то привокзальных гостиниц. Мне нравится шум поездов.

Однако же я не позволю оспаривать мою смелость жить. И потому меняю тему.

Отчего, спрашиваю я, никто в библиотеке тебя не поддержал?

Где, к примеру, были те молодые женщины, которые регулярно со дня открытия приходили брать книги? Откуда это безразличие к притеснениям? Твоя реакция на преследования анонима — вот и все, что их интересовало.

В том-то и дело, коротко отвечает Паула. Она заказала себе большую кружку какао.

Выходит, я права: смирение, капитуляция. То есть бегство, упорно продолжаю я.

Ладно, пусть бегство, отвечает Паула, но бегство как стратегия — чтобы вновь выпрямиться во весь рост и если уж когда-нибудь вернуться, то вернуться несломленной.

Бегство как возрождение?

Можно обойтись и без чемодана, и без Испании.

Значит, Испания — тоже чистая случайность?

Возможно, будь ты уроженкой Испании, ты бы сбежала куда-нибудь еще.

Бегство как поступательное движение утопии?

Подняться, выпрямиться, держась за утопии.

Среди фальшивой жизни начать правильную, неподдельную.

Жить со страстью, чтобы искренне, по-настоящему любить и по-настоящему же ненавидеть. А не только составить себе представление о любви и ненависти.

Я, говорит Паула, хотела бы жить среди людей, которые относятся друг к другу по-человечески.

Уже не одно лишь недовольство. Коли на то пошло, скорее антидовольство.

В первую минуту я подумала, что теперь она совершенно непохожа на птичку, пьющую нектар, гораздо больше она напоминает птицу с подрезанными крыльями, хотя и не превращенную пока в чучело, что стояло в классе на шкафу.

Она не спрашивает, о чем я думаю, пока мы сидим среди усталой вокзальной публики и пьем — я кофе, она какао.

А все же надо сказать, о чем я думаю. Сказать о том, что она все еще пахнет корицей, но только мед стал другим.

Письмо, на котором не хватает марок, уже опущено в ящик привокзальной почты.

Возможно, я никогда бы не стала писать о Пауле, не приди она к этому решению. У других тоже бывают схожие неприятности, однако же таких выводов они не делают. Я узнавала: наши городские библиотеки вовсе не в забросе. И заведующие там есть. Кстати, нередко женщины. Думать здесь не о чем.

О разнице между жизнью и вымыслом, которая, как говорят, невелика, можно вовсе не думать.

Стало быть, меня раззадорили выводы Паулы, более того, возможно, сам ход мысли, приведший к этому решению. Полная неожиданность. С какой стати именно Паула? Почему не какая-нибудь другая женщина, которая с детских лет привыкла держаться вызывающе и от которой можно было ожидать необычных поступков? От Паулы таких поступков никто не ожидал.

Я уверена, любой человек тотчас забыл бы ее лицо, ненароком столкнувшись с нею где-нибудь. К примеру, на перекрестке, когда светофор переключается на красный сигнал.

Нет, Паула и теперь не станет переходить улицу на красный свет. И через пути на Главном вокзале напрямик не пойдет. Зачем ей ставить под удар новую жизнь?

Вот я и написала о Пауле. Выстроила домыслы о ее внутреннем мире, которому придала сходство с той половиной мира, что существует в моем мозгу. Но так и не разобралась с другой половиной мира, находящейся вне меня. То есть я спорила с Паулой, да только не одолела ее.

Теперь она сама по себе — не я, но часть меня.

В конце, как и в начале, несколько фактов и множество предположений. Отправные точки, вероятности и воплощение фантазии. На бумаге?

Воображаемый мир. Как же она провела последние недели перед отъездом?

Разговор об увольнении, по-моему, прошел примерно так же, как беседа о найме. На этот раз последнее впечатление, которое, сохранившись в памяти, необязательно должно быть плохим. Но сама Паула изменилась. А значит, будет держаться более уверенно, по-настоящему уверенно, ведь теперь она сознает, что нисколько не зависит от мнения коротышки советника по культуре, который на самом деле вовсе не прихрамывает.