Ангелика Мехтель - Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой - Роман

Вчера я встретила Паулу.

Двигалась она судорожно, рывками, то быстрее, то медленнее, как в старых фильмах. Мы шли друг другу навстречу и приблизительно могли рассчитать, где эта встреча произойдет.

Ночами я считаю лучше, чем днем.

Куда ты собралась? — спросила я образ, сотканный в моем воображении.

Утром, когда мы с Паулой готовим завтрак в доме, все прочие обитатели которого еще спят, Паула допытывается, что же она мне ответила.

Не помню, отвечаю я, да это и не важно, твои слова нужны были только затем, чтобы сон продолжался. Меня томила какая-то смутная тревога, хотя на самом деле ничего такого не было.

Боишься, говорит Паула, процеживая кофе, а я меж тем накрываю на стол.

Боюсь? Я уверена: она давным-давно меня раскусила. В старинной дружбе, думаю я, очень важно сохранять дистанцию, это позволит мне в любую минуту ретироваться.

Ты боишься, твердит она, боишься связать себя решением, выносить чувства и мысли, дать им созреть, отвечать за процессы в собственном мозгу. Ты все блокируешь страхом. И давно ли?

Такое ощущение, будто я заболеваю. Будто меня охватывает паралич, который вот-вот подберется к сердцу.

Ничего удивительного, говорит Паула, наверняка ведь кажешься себе упакованной в целлофан и быстрозамороженной.

Да, говорю я, соглашаюсь, уступаю, но фанатики мне все-таки больше по нраву, чем кроткие святые.

Ты права, говорю я.

Какие еще фанатики? — спрашивает Паула. На деле-то ты забиваешься в скорлупку. Никого, кроме себя, не видишь и не любишь. Как Нарцисс? Конечно, кивает она, ты явно страдаешь нарциссизмом. Я страдаю нарциссизмом. Ну хорошо, пусть так.

Но, защищаюсь я, я вовсе не юноша Нарцисс, что пришел к нам из мифа. Нет во мне мучительно-безнадежной любви к себе. Я вовсе не отражение с пушком на щеках.

Мой нарциссизм другой: дружеское общение с собою приносит мне удовлетворение. Важна не взаимность, говорю я, а дружеское общение.

Все это хорошо, говорит Паула и как бы невзначай легонько касается моей руки, когда мы обе беремся за дверцу холодильника, чтобы достать масло, все это хорошо, и тем не менее ты сидишь в скорлупке, взаперти, сама себя запираешь на ключ. Чем ты там занимаешься? Вяжешь накидочки на душу?

Я не в состоянии достать из холодильника масло, мне хочется кричать, кричать не переставая, потому что я не могу утверждать, будто я не в скорлупке, а снаружи.

Ты боишься куда больше, чем когда-либо боялась я, говорит Паула мне в лицо.

И ведь не сбежишь — некуда.

Очень уж ты привыкла облегченно вздыхать: вот, мол, и хорошо, опять счастливо отделалась, продолжает она. Кончать надо с этими вздохами. Надо без конца и без устали говорить «нет».

Я боюсь, говорю я, от страха я слепну и глохну, и боюсь ослепнуть и оглохнуть, и боюсь обмануться, решив, что еще не слепа и не глуха.

Перестань, говорит Паула, хватит об этом, в конце-то концов.

Без разума и смысла я — бессмыслица.

Бояться необходимо, говорит Паула, если страх ломает твое безразличие.

Я-то рассчитывала запустить машину, подпалить домишко Паулы со всех четырех сторон. А дом, оказывается, был вовсе не ее.

Да, кое-что изменилось.

Паула одолела меня. Она мне больше неподвластна.

Я перестала говорить дочке, что вишня непременно вернется.

Встретить Паулу на вокзале я не ожидала.

Во всяком случае, не спозаранку и не в молочном баре. Я ведь могла бы зайти и в ресторан. Но молоко, по-моему, все же вкуснее сосисок с капустой.

Она уезжает, а я только-только явилась на вокзал и коротаю за завтраком время до следующей электрички.

Привет, сказала Паула: она неожиданно выросла передо мной в ту минуту, когда официантка ставила на стол вчерашние булочки, предвещающие скорый завтрак.

На этот раз я ее вспомнила.

Она, должно быть, заметила, что меня нервируют ее манеры, села рядом и сразу же заговорила об Испании.

О будущем.

Будущее? — с издевкой переспрашиваю я. После целой ночи в битком набитом спальном вагоне федеральных железных дорог о благодушии не может быть и речи. Послушай, говорю я, ну какое у нас будущее? Зарегистрированное, введенное в память ЭВМ, перекрученное бюрократами, усмиренное и обезвреженное, какая там личность — нет ее, есть только удостоверение личности; если здесь реакторы не взорвутся, то рванут где-нибудь в другом месте, но так или иначе все это неизбежно ударит по нам. Чего же ты, собственно, хочешь? Будущее давным-давно предано и продано.