Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

Дальше дело не шло. Головка ребенка вышла наполовину; кровь матери заливала крохотное личико. Эми перестала молить Бога о помощи и начала богохульствовать.

— Тужься! — кричала Эми.

— Тащи! — шептала Сэти.

И сильные добрые руки в четвертый раз принялись за работу, хотя и не сразу, потому что речная вода, просачивавшаяся сквозь бесчисленные дыры и щели, уже заливала бедра Сэти. Она потянулась назад и ухватилась за веревку, которой была привязана лодка, пока Эми что было сил тащила младенца за головку. И вдруг чья-то огромная ступня как бы поднялась со дна реки и ударила в днище лодки и в спину Сэти. Сэти поняла: дело сделано, и позволила себе на минутку потерять сознание. Очнувшись, она не услышала детского плача — только ободряющее воркование Эми. Ребенок так долго не плакал, что они уже решили, что потеряли его. Сэти вдруг выгнулась дугой, и из нее вылетел послед. И только тогда ребенок захныкал. Сэти посмотрела на него: двадцать дюймов пуповины свисали с его животика, и он весь дрожал в прохладном вечернем воздухе. Эми поспешно завернула младенца в свою юбку, а мокрая насквозь, скользкая от крови роженица выбралась на берег, чтобы посмотреть, что же все-таки было у Господа на уме.

Споры папоротника, растущего в низинах вдоль реки, стремились к воде серебристо-голубыми струями, которые не заметишь, пока не наклонишься над водой или не подойдешь к ней совсем близко, или пока не ляжешь у самой кромки воды, когда низкие лучи солнца скользят по поверхности реки. Очень часто споры эти принимают за насекомых, но на самом деле это семена, в которых спит новое поколение папоротников, уверенное в своем будущем. И, глядя на них, на какой-то миг легко можно поверить, что у каждого из семян это будущее есть, что каждое семечко станет тем, что ему суждено: что оно проживет свою жизнь так, как задумано. Миг подобной уверенности длится недолго, но, может быть, дольше, чем жизнь самой споры.

На берегу реки в прохладе летнего вечера две женщины вместе сражались со смертью под дождем из серебристо-голубых спор. Они не надеялись когда-либо вновь встретиться в этом мире, и вряд ли что-то в тот миг заботило их меньше. Но там, на берегу реки, в преддверии летней ночи, окруженные цветущими папоротниками, они кое-что сделали вместе и сделали хорошо, как надо. Патрульный, проплывая мимо, непременно захихикал бы, увидев двух изгоев, двух бесприютных бродяжек — чернокожую рабыню и босоногую белую девушку с растрепанными волосами, заворачивавших младенца десяти минут от роду в те обноски, что были на них. Но мимо не проплыл ни один патрульный, и не явился ни один священник. Вода, почмокивая, плескалась у них под ногами. Ничто не могло помешать им выполнить свою работу. И они сделали ее как следует, сделали хорошо.

Наступили сумерки, Эми сказала, что должна идти, чтобы завтра не попасться среди бела дня в таких людных местах с какой-то беглой рабыней. Вымыв лицо и руки, она встала, посмотрела на ребеночка, которого перед тем запеленала и плотно привязала Сэти к груди.

— Она так никогда и не узнает, кто я такая. Ты ей расскажешь? Расскажешь, кто вытащил ее в этот мир? — Эми вздернула подбородок и посмотрела куда-то вдаль, туда, где только что было солнце. — Ты уж все-таки расскажи ей, ладно? Слышишь? Скажи: мисс Эми Денвер. Из Бостона.

Сэти чувствовала, как засыпает, погружается в сон, который, как она знала, будет очень глубоким. Уже почти соскользнув в него, она успела подумать: «Какое хорошенькое имя. Денвер. Правда, хорошенькое».

Пора было во всем разобраться. Пока Поль Ди не пришел и не уселся на ее крыльце, слова, что некогда прошептала ей Бэби Сагз, заставляли ее ходить, двигаться, помогали терпеть отвратительные выходки маленького привидения; благодаря этим словам она воскресила в памяти лица Ховарда и Баглера и могла уже порой вспоминать их целиком, потому что во сне видела их только частями, среди ветвей больших деревьев; а муж ее продолжал оставаться как бы в тени, но он, безусловно, существовал — правда, неведомо где. А теперь вымазанное маслом лицо Халле там, у маслобойки, распухало, разрасталось, заслоняло все у нее перед глазами, вызывая невыносимую боль в сердце. Ей ужасно хотелось, чтобы Бэби Сагз легкими пальцами растерла ей затылок и шею и прошептала те слова: «Сложи свое оружие, Сэти. И меч, и щит. Положи их на землю. На землю. И меч, и щит — на землю. На берег реки. И меч, и щит. И позабудь о войне, не думай о ней. Пусть все это уйдет. Положи их на землю — меч и щит». И, ощущая легкий нажим пальцев Бэби, слушая ее тихие наставления, она действительно складывала оружие. Клала на землю тяжелые клинки, которыми отбивалась от нищеты, от сожалений, от злобы и от боли. Один за другим она опускала их на берегу реки, над стремительным, чистым потоком.