Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

Сэти слышала, как Эми что-то бормочет и напевает в зарослях, собирая паутину. На ее пении она и постаралась полностью сосредоточиться, потому что стоило Эми немного отойти, как ребенок в животе у Сэти снова принимался возиться. Хороший вопрос, думала Сэти. Что было на уме у Господа? Эми оставила платье у нее на спине незастегнутым, и теперь туда задувал ветерок, чуть смягчая, утоляя боль. Это была небольшая передышка, и она наконец успела почувствовать, как распух и растрескался от жажды ее язык. Эми вскоре вернулась с полными пригоршнями паутины, которой, тщательно очистив ее от высохших паучьих жертв, аккуратно облепила спину Сэти, приговаривая, что, дескать, примерно так украшают елку на Рождество.

— У нас там, где я жила, есть одна старая негритянка. Ну ничегошеньки не знает, совсем темная. А шьет здорово. Все для миссис Бадди шьет — и тонкое белье с кружевами, очень красивое, правда, но ведь и двух слов связать не умеет. И совсем непросвещенная, вроде как ты. Ты тоже ничегошеньки не знаешь. А ведь все равно умрешь, вот ведь дело-то в чем. А я нет! Я все равно доберусь до Бостона и куплю себе бархат! Карминный. Ты ведь даже о таком и не слыхала, верно? Ну а теперь и тем более не услышишь. Спорим, тебе не доводилось даже спать на солнышке? Я целых два раза так спала. Обычно-то я скотину кормлю еще до рассвета и спать не ложусь до поздней ночи. Но один раз я прикорнула днем за телегой, да так и заснула. Спать, когда тебе на лицо солнышко светит, — это, я тебе скажу, самая лучшая вещь на свете. Первый раз я так спала, когда была еще маленькая. И никто меня тогда будить не стал. Ну а тогда, когда я за телегой прикорнула, то все цыплята, черт бы их побрал, разбрелись, и мистер Бадди меня здорово выпорол. Кентукки — вообще гнусное местечко. Жить нужно только в Бостоне. Там и мать моя жила, пока не задолжала мистеру Бадди. Джо Натан говорит, что мистер Бадди — мой папаша, да только я этому не верю, а ты?

Сэти сказала, что тоже не верит.

— А ты знаешь, кто твой отец, а?

— Нет, — ответила Сэти.

— Ну и я не знаю. Знаю только, что это не мистер Бадди. — И Эми, покончив с лечением, встала и прислонилась к стене сарая. Ее медлительные глаза стали совсем неподвижными и какими-то блеклыми в солнечном свете, который пламенем горел в ее волосах. И вдруг она запела:

Эми вдруг перестала раскачиваться, отстранилась от стены, села и скорчилась, обхватив костлявыми руками колени и прижав локти своими хорошими добрыми ладошками. Потом медленно опустила глаза и стала высматривать что-то в грязи под ногами.

— Это песенка моей мамы. Это она меня научила.

Закончив петь, Эми некоторое время сидела молча, потом повторила последние слова, встала, вышла из сарая и там остановилась в сторонке, прислонясь к молодой рябине. Когда она вернулась, солнце еще вовсю освещало раскинувшуюся внизу долину, а у них здесь, на стороне Кентукки, были почти сумерки.

— Ты еще не умерла, Лу? Эй, Лу?

— Еще нет.

— Давай поспорим. Если ты доживешь до утра, то и вообще останешься жива. — Эми поправила кучу листьев у Сэти под ногами, чтобы той было удобнее, и опустилась на колени снова растереть ее опухшие стопы. — Давай-ка еще разок и как следует! — сказала она, и когда Сэти от боли зашипела, всасывая воздух сквозь стиснутые зубы, рявкнула: — Заткнись! Ты должна держать свой рот закрытым.