Зигфрид Ленц - Хлеба и зрелищ

— Кого там встречают? Кинозвезду?

— Бегуна, — сказал я.

Да, после приезда Берта все, казалось, шло как по маслу. Пышная встреча на аэродроме… Мне было даже боязно за него. Наконец-то он достиг славы. Все заговорили о Берте Бухнере. Имя его без конца повторяли газеты, даже в самых отдаленных деревушках слышали о нем, слышали, что Берт Бухнер бежал в Штатах во славу западногерманского спорта. Его худое лицо смотрело на вас с обложек иллюстрированных еженедельников, его узкая грудь разрывала финишную ленту. Да, она вечно рвала ленту финиша! После поездки в Штаты в Европе не было ни одного бегуна, который достиг бы такой известности, как Берт. Но что-то с ним все же случилось. В нем чувствовалось беспокойство, тайная тревога снедала его. Я явственно ощущал нервозность Берта по вечерам, когда после тренировок мы сидели с ним в клубе. Нервозность не покинула его даже после того, как он установил новый европейский рекорд. Под вечер на стадионе в Копенгагене. Нервозность Берт привез с собой из путешествия в Америку. Вместе с вполне понятной славой пришла и непонятная тревога. Что-то там все же стряслось! Иначе Матерн не стал бы грозить Берту исключением из спортивного общества только из-за того, что тот участвовал в съемках. Да, помнится, Матерн грозил ему исключением именно из-за съемок… Берт должен был выступать на соревнованиях общества «Виктория», но он отказался, мотивируя свой отказ утомлением и мышечной спазмой. Они вычеркнули его из списка участников. Это произошло в год его самых больших триумфов. Победы в Штатах, рекорд страны, европейский рекорд… Казалось, он мог позволить себе роскошь не выступать на чемпионате общества «Виктория». Берт нуждался в передышке, и если бы он отдыхал как следует, Матерн, возможно, оставил бы его в покое… Но тут вмешались киношники. Они хотели снять научно-популярный фильм о марафонском беге, но не могли подобрать исполнителя на главную роль. Эту роль они поручили Берту. Я написал для него текст. Марафон должны были снимать на берегу Любекской бухты. Вместе со съемочной группой мы отправились на Балтийское море. Мы поднимались все выше и выше по шоссе параллельно пляжу, стараясь найти хотя бы несколько десятков метров более или менее пустынной прибрежной полосы. Тщетно! Весь пляж был покрыт крепостями из песка и страждущими «греками» — жителями Рурской области. Песок, и живая плоть, да шелковистый блеск моря… Бирюзовая водная гладь, а над ней солнце в дымке. Подальше в море был виден белый катер, с него ловили угрей. Берт и я уже хотели было сдаться. Но киношники — народ терпеливый, они не отступают ни перед какими трудностями. Мы спустились по шоссе к морю. Наконец-то кинооператор обнаружил кусок безлюдного обрывистого пляжа; глинистый спуск, а под ним жалкая полоса пляжа, узкая и каменистая. Киношники возрадовались; нам понравилось усердие, с каким они устанавливали камеру, их товарищеское обращение друг с другом. Из музея они взяли напрокат греческие доспехи, наколенники, щит, шлем с султаном… Кто-то пододвинул Берту доспехи и сказал:

— А теперь натягивай на себя этот железный лом, малыш.

Берт, бегун, который передал Афинам весть о победе, должен был бежать во всем снаряжении. «Велика была победа! Кто принесет весть о ней в Афины?»

Как жаль, что на съемках не было Лунца! Старику Лунцу, крестному отцу гимнастов, следовало бы присутствовать на этих съемках. У меня сохранилась тетрадь с его записями о марафонском беге, многие из этих записей пригодились мне сейчас. Берт изображал наяву то, о чем до самой смерти грезил старик. Идеал бегуна, гибель в ореоле славы, гибель у цели.

— Пора начинать! — сказал один из киношников.

Внизу на каменистой полоске берега уже стоял Берт в греческих доспехах — в сандалиях, со щитом, с коротким мечом на боку. Художник все предусмотрел, даже доблестный пот, покрывавший чело воина, который только что покинул поле брани. Берт стоял внизу один как перст, вокруг него громоздились гладкие, отшлифованные морем валуны; он смотрел наверх — ждал сигнала начинать. Но на сей раз сигнала так и не последовало. Кто-то из киношников обнаружил на воде красного игрушечного зверя, которого ветер отнес в этот пустынный уголок. Надувного зверя выловили. Наконец Берту подали знак. И он побежал. Он бежал внизу вдоль моря, а его огромная тень скользила по коричневому глинистому откосу. Я слышал, как ударялись друг о друга камешки, которые он отбрасывал ногами, слышал легкое позвякивание щита. Из-под полуопущенных век я видел, как он бежал под размытым, как бы разорванным откосом; его фигура, все уменьшалась, вырисовываясь на фоне моря… И вдруг мне почудилось, что Берт увлек меня куда-то за пределы действительности. Да, да, тот древний грек, наверно, бежал именно так, слегка сгибаясь под тяжестью боевых доспехов и еще больше под тяжестью ответственности — шутка ли, ему поручили передать столь важную весть! Бегун из Марафона! Его напутствовали Терсип или Эвклес, это они приказали его сердцу и легким не щадить себя. Еще одна гора! Сердце, не подведи… легкие… Да, тот древний марафонец бежал так, как бежал Берт, сопровождаемый собственной тенью. А когда тропка оборвалась, только одна эта тень и показывала еще, что он бежит… Я, как сейчас, вижу бегущего по берегу Берта, вижу, как бриз шевелит султан на его шлеме.