Зигфрид Ленц - Хлеба и зрелищ

— На мне можно поставить крест, Берт. Мне оперировали колено. Я уже отбегался, но вот от тебя, Берт, мы ждем многого. И Дорна ты должен победить уже в следующем забеге, только следи, чтобы до финишного рывка он шел позади тебя достаточно далеко.

Берт принимал поздравления с улыбкой, но с какой-то отсутствующей улыбкой. Да, этой улыбкой он как бы отгораживался от окружающего мира, я чувствовал его беспокойство, его подавленность, его скрытое недовольство. Он со всеми разговаривал, пил пиво, согласился сфотографироваться вместе с Tea, потом со всем правлением клуба, потом один, для клубного альбома — словом, праздновал.

Но праздновал ли он то же, что и они? Они праздновали победу, а он — я понял это по его виду, — он уже тогда думал о расставании. Даже Альфу не удалось избавить Берта от его деланой улыбки. Альф шептал ему что-то, Берт качал головой, смотрел в сторону. Да, даже Альфу, который все еще жил у Берта и работал курьером на рыбозаводе — разумеется, по протекции Берта, — даже этому смазливому парню, не удалось его развеселить. О каком расставании думал Берт?

В пивном чаду, в дыме дешевых сигарет обмывали мы серебряную медаль, а потом поднялся Кронерт, многозначительно попросил тишины — кто-то еще продолжал шептаться, двигать стульями — и ждал так долго, что все его слова о Берте и Tea, которые сидели с ним рядом, стали лишними: он все сказал своими красноречивыми взглядами.

Кронерт объявил об их помолвке. Обнял их обоих. Снова начались поздравления, а Берт все еще улыбался своей бездушной улыбкой. Я рано ушел с этого празднества: мне еще предстояло написать о ходе утренних соревнований и об успехе Берта, и я незаметно исчез. Но у меня было предчувствие: в вечер их помолвки должно случиться что-то непредвиденное; я думал об этом по дороге домой и после, когда уже начал писать. Передо мной, помимо моей воли, всплывало лицо Берта, окруженное сигаретным дымом, я видел его деланую улыбку, чувствовал его беспокойство, а иногда посматривал на телефон, думая, что они позвонят мне из пивной. Но они не позвонили, а позже — нет, уже на другой день — Берт рассказал, что он весь вечер говорил с Вигандом. Ничего не случилось или, вернее, случившееся было таким естественным, что никто не обратил на это внимания. В вечер помолвки Виганд сказал Берту:

— Я больше ничем не могу быть тебе полезен, мой мальчик, с твоими данными нужен другой тренер, и если позволишь дать тебе совет, иди к Гизе. Потренируйся у него. Он уже сделал трех или четырех бегунов рекордсменами мира. Гизе был бы для тебя подходящим тренером.

Берт рассказал мне об этом на следующий день. Он хотел знать мое мнение о Гизе. Я не считал его кудесником, по-моему он превращал бегунов в роботов, но поскольку шансы роботов повышались, то, очевидно, методы Гизе были правильными, и я посоветовал Берту пойти к нему. Я хотел помочь Берту стать бегуном и поддерживал его стремление отрешиться от всего, кроме спорта. Без такого отрешения ничего не добьешься, и я неустанно советовал ему поступать именно так, хотя видел — или даже должен был видеть, — куда заведут мои советы. Конечно, я был эгоистом, мне доставляло удовлетворение, если Берт делал что-то под моим влиянием. Да, так было в ту холодную весну, когда он, получив согласие спортивного общества портовиков, поехал тренироваться к Гизе.

В то время у Гизе дела были плохи, все решительно его осуждали — не только у нас, но и в Амстердаме, в Стокгольме, в Лондоне, особенно в Лондоне, потому что своими жестокими методами тренировок Гизе, как утверждали, погубил Пэддока, самую большую надежду Альбиона в беге на тысячу пятьсот метров.

Гизе осыпали упреками, правда осторожными — ведь открыто никто не осмеливался выступить против него: на счету у Гизе было слишком много побед; некоторые бегуны называли себя его учениками; существовали ученики Гизе, стиль Гизе, тренинг Гизе, рекорды по системе Гизе, которую признавали и его противники. И когда Берт собрался к Гизе, я поехал с ним: редакция хотела получить из первых рук статью о методах тренировки Гизе. Послали меня: «Можешь написать в критическом духе, но не слишком критично. Что бы там ни говорили, а Гизе просто печет рекордсменов, так что поезжай, погляди и попробуй взять у него интервью…»

Виноградники по склонам горы, иссиня-черная полоса строевого леса, а внизу, в безветренной долине, обнесенный оградой стадион. Рядом с ним полноводная река кружила в водоворотах валежник, тащила свисавшие с берега ивовые ветки.