Сергей Ионин - Если любишь…

«Что могло случиться? Может, когда уезжал из города, неправильно оформил документы? Не должно быть — паспортистка оформляла. Или кто-то заявил на меня? — так это бред, некому. Что же тогда могло случиться?»

Три или четыре раза Иван перечитал повестку в суд, но никак не мог поверить, что вызывают именно его. Зачем? Почему? Отчего? За что?

— Ваня! Ваня! Иди обедать!

«Явлюсь как-нибудь, везде люди работают», — подумал он, хотя исподволь точила мысль, что каждый человек где-то оступается, и отозвался:

— Сейчас, теть Дусь!

— Айда скоре́, пока горя́че.

— Бегу.

Он встал, опираясь на самодельную трость, поднял с травы кожаную куртку, одной рукой накинул ее на плечо и, ступая со старанием, тяжело направился к стоящему неподалеку от озера одному из покосившихся домишек.

— Поедешь, что ли, — тетя Дуся, семидесятилетняя, но еще довольно подвижная, скорая на ногу женщина, разливала обычный в этих краях суп-лапшу, — в суд-то свой?

— Поеду, — Иван устроился у окна боком к столу и посматривал на улицу. Там было пустынно, только куры выискивали червяков под засохшими коровьими лепешками. — Надо ехать, а то не так истолкуют.

— Как же «не так»?

— Да уж и сам не знаю.

— Парень ты вроде смирный, не пьешь, не куришь. Ай что сотворил?

— Что я мог натворить, с кровати не вставая, сами видели. К вам привезли, кое-как ногами двигал. Вы ж меня ходить заставили.

И на самом деле, по существу, Ивана вылечила тетка Дуся. Она парила его пихтовым веником, прикладывала к ногам и позвоночнику разогретую кротовую землю, поила разными травами, кормила с ложечки медвежьим салом, — и вот он ходит. Не сказать, что прытко, но ходит сам. Хотя врачи только предполагали, надеяться не могли.

— Не творил? И мой ничего не творил, а всю войну в лагерях мыкал. «Я, может, говорил, старуха, и должен бы сидеть: как-то приезжего одного так нагайкой уговорил, что тот умер в три дня. Так то до революции, — и делу конец» А я ему: «Дурень ты, дурень. Бог-то, он все видит и все записывает. Вот и насобиралось у тебя». Так вот и ты небось грешил-грешил, а бог считал, считал… Да и не выдержал.

— Сроду не хулиганил, теть Дусь.

— А ты ешь, ешь. Не хулюганил, так и образуется, не бойся.

— Я и не боюсь.

— Ну и не бойся. Я, ежели что, приеду в город-от, я им скажу…

— Теть Дусь, вот все хочу спросить, — ушел Иван от неприятного разговора. — Что у вас деревенька такая маленькая, пять дворов всего?

— Деревенька-то? — не сразу перестроилась с темы на тему старушка. — Дак, деревенька раньше в Оренбургскую линию входила, казачий хутор был. Старики говаривали, что раньше тут крепость стояла, да частокол сгнил. А потом колхоз организовали, а мы в горах, в лесу. Кто помоложе, на центральную усадьбу постепенно переехали, вот нас, пять старух, и осталось на отшибе жить-доживать. Тут ведь у меня и тятя, и мама, куда же я поеду, а? И другие бабы так-то. Было много домов, да поразобрали на дрова или еще куда, вот так и вся недолга.

— И деда своего вы здесь похоронили?

— Тута, тута, все рядом… И его родня, и моя.

День прошел в сборах.

Вечером старушки по обычаю собрались пить чай. Иван лежал на полатях, кутаясь в старый тулуп. Спать не хотелось вовсе, да еще тулуп облазил, и в нос лезли клочки шерсти. Он приподнялся на локтях и посмотрел вниз. Бабки сидели вокруг стола чинно и со смыслом. Чай они могли пить до полуночи. Чемпионом по количеству выпиваемых чашек была самая сухонькая из старушек — баба Лиза, Егориха. Она выпивала самовар с одной конфетой.

Егориха рассказывала:

— Так ведь и мой в тридцать восьмом ни за что попал. Работал он тогда в геологоразведке, воду возил. А раз поехали они со Смолокуровым Ванькой за солидолом, смазка такая есть, вроде сала; вот поехали в город они, аж в Челябу. Получили они цельный вагон и как сопровождающие гонют его. А машинист-то, видать, пьяный был. Вот на повороте он какую-то ручку не туда шуранул, да и прямо его юзом — в канаву. Ваньке-то спину бочками покалечило, а мой ничего — живой, здоровый. Его и забрали под следствие. Четыре дня сидел в холодной. Думала уж, заберут, ну да выпустили. Пришел домой, весь истыканный, в картинках. «Зеки, — говорит, — сделали». Я ему рожу-то и начистила: «зеки сделали». Что там за «зеки» такие — и полушубок, и тулуп, и валенки, все отобрали, приехал в хламиде какой-то.

Егориха громко хлюпнула остатки чая и потянулась чашкой к самовару. Тетя Дуся проворно наливала ей еще. Стало тихо, все ждали подходящего к случаю рассказа.