Сергей Антонов - Трудный день

Разговор шел о военных делах. Снова сдан город…

При появлении художника и Бонч-Бруевича Ленин, слушавший Свердлова, повернул голову.

Художник удивился: Ленин — совсем другой, чем в тот раз. Лицо — еще более серое и осунувшееся, по-прежнему блестят глаза, и все-таки оно совсем-совсем другое. Этот другой Ленин, непохожий на того, которого видел Никита Павлович в одной из комнат Совнаркома, встал и поздоровался с художником. Не успел Никита Павлович поклониться всем остальным, как Ленин живо спросил, заметив в руках Бонч-Бруевича рисунок:

— Что это?.. Герб!.. Интересно посмотреть…

К рассказу «Трудный день».

К рассказу «Вторая осень».

В его сильном, звучном, рождавшемся где-то глубоко голосе слышалось почти ребячье любопытство. Впечатление это усиливала легкая картавинка. И «герб», и «интересно», и «посмотреть» были сказаны так, как их произносят некоторые дети — мягко и чуть проглатывая звук «р». Детское было и в его еле заметной улыбке, предвосхищавшей радость и наслаждение.

Бонч-Бруевич положил тяжелый лист на стол перед Лениным. Владимир Ильич тотчас быстро наклонился над рисунком герба.

— Товарищи! — сказал Ленин, вскинув голову. — Яков Михайлович, Феликс Эдмундович… Смотрите! Первый советский герб!

Все окружили Владимира Ильича и рассматривали рисунок. Наступила тишина. Стало слышно, как по площади перед зданием Совнаркома, цокая подковами сапог по булыжной мостовой, прошли кремлевские курсанты, как в коридоре — через дверь — работает телеграф; еле различимое, доносилось гудение церковных колоколов.

На столе перед Лениным и членами правительства лежал рисунок герба Советской республики. Графически он был сделан великолепно: ясно, как-то звонко. Восходящее свежее солнце сияло лучами на ярко-красном фоне. В его лучах — земной шар, а на нем гордо вырисовывались серп и молот. И солнце, и серп с молотом обрамлены снопами хлеба. Но остро отточенный меч, лезвие которого сверкало в лучах солнца, перечеркивал все это. Меч как бы главенствовал над миром.

— Интересно, — сказал Владимир Ильич. — Идея есть… Но вот это?.. — И Ленин, в чем-то усомнившись, машинально взял черный карандаш.

Художник сразу насторожился.

Сколько раз вот так люди, далекие от искусства, но от которых зависела судьба произведения, брали толстый черный или синий карандаш и заносили его над рисунками и плакатами, требуя исправить или перекроить на их собственный доморощенный лад и вкус! Случайно поднятые историей и судьбой наверх, они считали себя непогрешимыми — им виднее, как и что надо делать, что нужно и что не нужно, что хорошо и что плохо.

Но Ленин ведь так не может! Он наверняка хочет что-то поправить к лучшему. Конечно же, меч!

— Владимир Ильич, — опережая Ленина, вмешался художник. — Владимир Ильич, я поспешил: меч должен быть больше и выразительнее! Он должен устрашать!

— Меч? Устрашать? Неужели вам нравится война сама по себе? — Ленин с удивлением посмотрел на художника.

— Что вы, что вы!

Ленин снова стал рассматривать рисунок.

— Идея есть, но зачем же меч? — продолжал Ленин, обращаясь к товарищам, к художнику, как бы рассуждая вместе с ними… — Мы бьемся, мы воюем и будем воевать, пока не закрепим диктатуру пролетариата и не выгоним вон из наших пределов и белогвардейцев и интервентов, но это не значит, что война, военщина, военное насилие будут когда-нибудь главенствовать у нас. Как, Феликс Эдмундович, сменили бы меч на орало?

— Конечно же, дайте только условия.

— Вот, вот, — подхватил Ленин. — Завоевания нам не нужны. Завоевательная политика нам совершенно чужда; мы не нападаем, а отбиваемся, и меч не наша эмблема.

Владимир Ильич посмотрел на стол, словно искал там подтверждения своей мысли, и продолжал развивать ее:

— Социализм восторжествует во всех странах — это несомненно. Братство народов будет провозглашено и осуществлено во всем мире, и меч не наша эмблема… А посему из герба нашего социалистического государства мы должны удалить меч.

И Ленин с черным карандашом в руке наклонился над гербом и решительно перечеркнул великолепно нарисованный меч.

— Но, кажется, — обращаясь к художнику, сказал Ленин, — мы грубо вторглись в сферу искусства. Сколько вы работали над рисунком?