Сергей Антонов - Трудный день

— Много, Владимир Ильич, — ответил Никита Павлович.

— Вот видите! А мы в одну минуту, — и Ленин сделал в воздухе крест. — Плохо? — в упор спросил он художника.

— Нет, нет, Владимир Ильич. Это очень, очень хорошо! — с чувством, которого и не подозревал в себе, проговорил Никита Павлович. — Вы даже не знаете, как это хорошо! Мир без войны!

— Я не знаю? — удивленный, Ленин рассмеялся. — Почему же я не знаю?

— Я не то хотел сказать… — смутился художник. — Трудно себе представить, Владимир Ильич, как было бы чудесно жить в мире, где уничтожена сама возможность насилия и завоевания.

— Чудесно, — подтвердил Ленин и напомнил: — Но есть, насколько мне известно, и другая точка зрения: меч в гербе необходим. Ну что ж, попробуем еще раз переубедить товарищей. Владимир Дмитриевич, — сейчас Ленин говорил уже Бонч-Бруевичу, — вносите вопрос в повестку дня Совнаркома. Посмотрим, обсудим…

Заседание Совета Народных Комиссаров под председательством Ленина после горячих споров утвердило исправленный проект герба. Это было, пожалуй, в один из самых тяжелых и трагических периодов, какие только выпадали на долю Советской власти. И в такое время люди в Кремле выкинули меч из эмблемы! Художнику казалось, что они даже не поняли всей значительности совершенного ими.

Седьмого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года, в первую годовщину революции художник увидел на площадях Москвы, на ее зданиях полотнища с изображением герба Российской Социалистической Федеративной Советской Республики. Мирно светило благодатное солнце, в его лучах рельефно выступали серп и молот, а над ними, между снопами пшеницы, окаймлявшими землю и солнце, сверкала маленькая звездочка, которая светит всем людям труда.

Никита Павлович улыбнулся, вспомнив, как он работал над изображением меча.

В этот день Ленин уже дважды выступал в соседнем районе, был очень утомлен и голоден.

Но ему еще предстояло третье, последнее и, пожалуй, самое трудное выступление — перед рабочими.

По пути на завод Ленину не раз встречались очереди, то молчаливые, то возбужденно-шумные, возле которых шныряли подозрительные личности. Четвертый день не выдавали хлеба, но очереди стояли и стояли…

Откуда-то слева из-за Москвы-реки тянуло дымом и гарью. Видимо, накануне где-нибудь поблизости был пожар. Скорее всего — дело рук провокаторов, которым иногда удавалось поджигать предприятия и склады…

Ленин ехал, а дым не отставал и не отставал от него. Улицы были малолюдны, и эти замершие, казалось, очереди, этот дым и гарь создавали впечатление наступающей катастрофы.

Неподалеку от Москвы-реки Ленин попросил остановить машину и прошел к высокому берегу. Отсюда вся в солнечном свете и резких тенях ему открывалась панорама Москвы. На той стороне, вдали, был виден Кремль с белым столпом Ивана Великого, тускло блестевшим золотой главой. Река была неподвижна.

Ленин сунул руки в карманы пальто, поднял голову и смотрел, все еще чувствуя запах гари и дыма. Огромный город… Голодные люди…

Взглянув на часы, он пошел обратно. Под ноги ему попалось донышко бутылки, и острые зубья торчали кверху. Ленин носком ботинка перевернул донышко и вогнал его в землю, чтобы кто-нибудь не поранился.

Молча сел в автомобиль.

Шофер, объезжая рытвины на мостовой и лужи — недавно прошел дождь, — вел и вел машину, в которой сидел суровый Ленин в темном пальто и кепке.

Дым не отставал.

Очереди попадались все так же часто.

Народ на заводском дворе начал собираться задолго до приезда Ленина. И это не были спокойные, уравновешенные люди… Голод, пожары, дикие слухи, сулившие испытания одно страшнее другого, провокации многочисленных врагов ожесточали даже людей, умудренных жизненным опытом. И многие на заводском дворе были взбудоражены и наэлектризованы до предела. Брось кто спичку — и будет взрыв.

Возбужденно разговаривая, пробивались люди в заводскую столовую, где должен был выступать Ленин.

Но некоторые держались в сторонке, поближе к грязному дощатому забору, к складскому кирпичному зданию, курили, что-то высматривая и прикидывая. Ходили не спеша, руки в карманах. Что они прятали там?

Один из таких оказался рядом с усталой женщиной в платке. Глаза ее были погасшими, в руке она держала пустую кошелку.

— Булыжники — вот они… — услышала она и обернулась назад, к забору. Но сказавший это уже протискался дальше, и женщина увидела лишь его широкую спину, туго обтянутую выцветшей старой шинелью с разошедшейся складкой. Это был известный на заводе дебошир Костька Подобедов. Невдалеке от него прошел Борис Беленький. Он был эсером. Беленький, в новом военном костюме, прищурив глаза, привставал на цыпочки и следил за Костькой, шнырявшим в толпе.