Сергей Антонов - Трудный день

Меньшевики и эсеры действительно кричали здесь… Верно… Слова оратора выявляли для всех реально существовавшее, но до тех пор бывшее как бы в тени.

Прошли всего лишь какие-нибудь две-три минуты, и самый больной, острый вопрос прояснился: кого слушать не надо (болтунов и разного рода успокоителей), кто может оказаться прямым врагом в борьбе с голодом (кулаки, плюс эсеры, плюс меньшевики), что конкретно нужно делать, чтобы хлеб в Москве был (организовать продотряды).

Теперь Ленин мог совершенно спокойно говорить хоть час, хоть два.

Но он говорил меньше, минут тридцать — сорок. Стенографисток с Лениным не было. Никто выступления его не записывал. Лишь корреспондент газеты составлял коротенький отчет. Бурлила неведомая эпоха, и казалось, такие, как Ленин, теперь будут являться часто и что великих людей сейчас не так уж мало…

Ленину приходилось напрягать голос, чтобы его услышали в задних рядах. Он говорил отчетливо, только чуть картавил. Отчетливо… Но странно! При этом казалось, что слово последующее незаметно, тайно рождалось и подготавливалось где-то в предыдущей фразе, накрепко связано с ней.

Увидим или не увидим новый мир, говорил Ленин, зависит от всех нас, от того, насколько каждый из нас научится понимать необходимость этого нового мира и научится работать для него. Он говорил и о международном положении, и тяжелом положении в стране, но та мысль была основной, и он несколько раз возвращался к ней, все время обогащая и обогащая ее. Наступление прекрасного будущего зависело не от воли какого-то особого человека или божества, а от нас всех.

Ленину долго и шумно аплодировали.

Анна стояла притихшая.

Она не могла сейчас дать себе ясного отчета в происшедшем, но понимала, что случилось что-то необычное. Ведь хлеба сегодня в Москве как не было, так и нет, но и той безысходности, которая мучительно подавляла ее, тоже теперь нет. Анна знала — хлеб будет.

Когда вечером Владимир Ильич вернулся с завода в Совнарком, женщина — работник секретариата спросила его:

— Вам удалось пообедать, Владимир Ильич?

— Нет, не удалось.

— Ничего не ели?

Ленин промолчал и прошел в свой кабинет.

Говорят, хлеба в Кремле в тот день не было.

В темноте слышно было, как трещал лед, как с шумом сталкивались льдины и журчала вода. Шла весна. Пахло прелыми листьями и теплой, нагретой землей. Мы ехали в районный центр.

— Мост не снесло? — спросил я, вслушиваясь в тяжелую работу воды и льдин, со скрежетом наезжавших друг на друга, с треском ломавшихся в куски. — Сколько мостов сносит в такую пору…

— Этот не снесет, — ответил шофер. — Это советский мост.

— Какой?

— Советский. Вы не бывали в наших местах?

— Нет, — ответил я.

И тогда старый шофер поведал мне историю, которая изложена в этом рассказе.

Никита Попов сидел на телеге на заплатанных мешках с рожью. Ехал на мельницу. Рыжая бежала спокойно и плавно, не убыстряя шага при спуске с горы, не натуживаясь при подъеме. Никита привязал вожжи к передку и, вполне положившись на лошадь, курил самокрутку, изредка сплевывая то вправо, то влево.

На много верст вокруг золотилось под солнцем сухое жесткое жнивье. Желтое пространство по обе стороны от Никиты пересекалось зелеными — с кустами и пышными деревцами — оврагами, спускавшимися к речке.

Две самокрутки выкурил Никита, догорала уже третья, остаток ее висел, приклеившись к нижней губе, а Никита все ехал и ехал, и вокруг было все жнивье да жнивье, овраги да кусты.

Никита был не в духе и нехотя думал о своих делах. «Полушубок с овчин справить, валенки тож к зиме подшить… Макаровым вожжей больше не давать: брали, в дегте вымазали да так и отдали — все руки замарал».

Никита выдрал из-под мешков пук соломы и, сплюнув окурок, принялся вытирать руки.

Дорога шла круто под горку, к узенькой, едва поблескивавшей из-за кустов речке. Рыжая зафыркала, но продолжала бежать все так же спокойно.

Вскоре показался и мостик, еще новенький, белевший перилами на фоне зелени и голубой воды. Был этот мостик настолько шаток, что дрожал, прогибался даже тогда, когда по нему проезжала не очень тяжело груженная телега. Уж что-что, а это Никита знал: не раз ездил по мостику. Строили его две волости, границей которых служила речка, каждая сторона считала мост не своим делом, и, наверное, поэтому получился он таким хлипким.

Никиту снова потянуло закурить, но солнце так разморило его, что не хотелось двигаться и лезть в карман за кисетом.