Ганс Фаллада - Кошмар в Берлине

— Но другого варианта сейчас все равно нет.

— Ну так я его найду, и получше этого. Не сомневайся. Когда мы должны заявить об отказе?

— Первого сентября, но…

— А съехать?

— Тридцатого сентября, но…

— Так что у нас полтора месяца, — вздохнула она. — Ладно, потерплю. Малыша только бедненького жалко, должен волноваться вместе со мной. Я представляла себе, как мы замечательно с ним здесь погуляем. Не судьба, значит. Вместо этого мне придется целыми днями грязь возить.

— Послушай, мы же не можем вот просто так взять и отказаться!

— Почему же? Мы сделаем это немедленно, и сегодня же, да прямо сейчас! — сказала она с гордо поднятой головой. Вид у нее был решительный, она раскраснелась, а глаза блестели от возбуждения.

— Знаешь, Барашек, — не спеша проговорил Пиннеберг, — я и не подозревал, что ты такая. Ей-богу.

Она засмеялась, протянула руку и взъерошила ему волосы.

— Ну да, я оказалась не сахар. А какой я должна была быть, по-твоему? С тех пор как кончила школу, моими учителями были брат, отец, начальница да такие же, как я, работницы.

— Да понимаю я, — с печалью в голосе кивнул он.

Часы — те самые, со стеклянной дверцей — что стояли на комоде между Купидоном со стрелой и стеклянной фигуркой иволги, пробили семь раз.

— Собирайся, дорогой! Пошли вниз, в лавку, нам надо купить чего-нибудь к ужину и на завтра — я с нетерпением жду встречи с нашей так называемой кухней.

Они принесли кое-что из продуктов, и Барашек быстро накрыла на стол. От ее дурного настроения не осталось и следа. Во время ужина, который состоял из бутербродов и чая, они непринужденно болтали и строили планы на будущее.

Пиннеберг не отказался бы от пива, но Барашек заявила:

— Во-первых, чай дешевле. А во-вторых, пиво вредно для нашего малыша. Пока не рожу, мы не будем пить никакого алкоголя. И вообще…

«Почему это мы», — подумал Пиннеберг, а вслух спросил:

— Что «и вообще»?

— И вообще — шикуем мы только этим вечером. А так, хотя бы два раза в неделю, есть будем жареную картошку и хлеб с маргарином. Настоящее масло — если только по воскресеньям. В маргарине, между прочим, тоже хватает витаминов.

— Но совсем не таких.

— Как знаешь, но не забывай, либо мы будем двигаться к намеченной цели, либо проедим все, что скопили.

— Да-да, — быстро согласился он.

— Ну все, давай соберем посуду, а помою я ее завтра утром. Сейчас лучше собрать кое-какое тряпье и отнести его фрау Шаренхефер.

— Ты что, собираешься сделать это в первый же вечер?

— Ну да, прямо сегодня же, нечего с этим откладывать. Кстати, она могла бы уже и сама к нам пожаловать.

Они стояли в кухне, которая в действительности была не чем иным как чердаком, оборудованным газовой плитой. Барашек в который раз повторила:

— В конце концов, шесть недель не такой уж большой срок.

В комнате она, не мешкая, приступила к делу — сняла все скатерти и вязаные крючком салфетки и сложила их аккуратными стопками.

— Милый, ты не принесешь мне из кухни блюдце, пусть не думает, что мы хотим прикарманить все эти булавки.

Наконец она заключила:

— Ну, готово. — Подхватила сверток с тряпьем и, обернувшись, скомандовала:

— А ты бери часы.

Пиннеберг застыл в раздумье:

— Я?

— Бери часы. Я иду открывать дверь.

И она пошла вперед.

Они миновали переднюю, чулан с вениками и всяческой утварью и оказались в хозяйской кухне.

— Видишь, вот это кухня! Но сюда я могу приходить только за водой.

Они заглянули в спальню — длинную и узкую, как полотенце, в которой стояли две кровати.

— Одна из них осталась от ее покойного мужа? Хоть к нам ее не поставила, и то хорошо.

Затем они прошли в небольшую комнатку, свет в которую едва проникал через единственное окно с плотными плюшевыми занавесками.

Фрау Пиннеберг застыла в дверях.

— Добрый вечер. Мы пришли пожелать вам доброго вечера, — неуверенно проговорила она в темноту.

— Минуточку, — раздался жалобный голосок. — Одну минуточку, я сейчас зажгу свет.

У Барашка за спиной копошился возле стола Пиннеберг, оттуда же послышался звон бесценных часов. Похоже, он сунул их куда-то с глаз долой.

«Все мужчины трусы», — подумала Барашек.

— Сейчас я включу свет, — послышался из угла все тот же жалобный голос. — Это вы, молодые люди? Мне нужно привести себя в порядок; что-то мне сегодня всплакнулось, как, впрочем, частенько по вечерам.