Ганс Фаллада - Кошмар в Берлине

Они поехали.

— Вот ты и увидишь Духеров. Весь Духеров, правда длиной в одну улицу, — сказал он и усмехнулся.

— Итак, ты хотел мне объяснить, что могло обидеть этих людей, — начала она.

— Еще не время, — ответил он. — Тут разговор не получится — видишь, какая у нас ужасная мостовая.

— Что ж, потом так потом, — сказала она. После продолжительного молчания она опять заметила нечто необычное в его поведении. Он забился в самый угол, и если кто-нибудь ненароком бросит взгляд в окно их машины, Пиннеберга точно не разглядит.

— Твоя контора, — указала ему она. — «Эмиль Клейнгольц. Зерно, корма, удобрения. Картофель оптом и в розницу». Я точно буду покупать картошку у тебя.

— Нет-нет, — попытался он возразить. — Это совсем старая вывеска. Картофель в розницу мы уже не продаем.

— Жаль, — сказала она. — Вот было бы здорово: прихожу я к тебе на работу и покупаю десять фунтов картошки. Как тебе идея? И никому бы не сказала, что я твоя жена.

— Да, жалко, — согласился он. — И правда здорово.

Она явно нервничала и непрестанно постукивала ногой по дну машины. Чуть погодя, задумавшись, она спросила:

— А вода здесь есть?

— Какая вода? — переспросил он.

— Ну какая? Чтобы искупаться! — почти огрызнулась Барашек.

— Да, купаться здесь есть где, — ответил он.

Они продолжали ехать. Главную улицу, скорее всего, уже проехали. Увидев табличку, Барашек прочитала: «Полевая улица». Здесь стояли маленькие домики, каждый окруженный садом.

— А здесь на самом деле очень красиво, — порадовалась она. — И столько цветов!

Машину без конца подбрасывало на ухабах.

— А это называется Зеленым Концом, — сказал он.

— Как это Зеленым Концом?

— Да наша улица так называется — Зеленый Конец.

— Это наша улица?! А то я подумала, мы не туда заехали.

Слева они увидели огороженный проволокой выгон для скота, — там паслись несколько коров и лошадь. Справа раскинулось поле цветущего клевера.

— Открой окно, — попросила она.

— Да мы уже приехали.

Когда выгон остался позади, они остановились. Это было место, где город воздвиг свой последний оплот. Монумент! В открытом поле стоял одновременно узкий и высокий доходный дом каменщика Мотеса, фасад которого был выкрашен в коричневый и желтый цвета, торцы же так и стояли облезлыми, видимо, в ожидании, что к ним пристроят другие дома.

— Красотой тут и не пахнет, — сказала Барашек, оглядывая дом сверху донизу.

— Ты еще не видела квартиру, а она очень даже ничего, — поспешил утешить ее Пиннеберг.

— Тогда пошли, — скомандовала она. — Надеюсь, малышу здесь понравится.

Пиннеберг и шофер понесли корзину, Барашек — коробку из-под яиц.

— Портплед я принесу в следующую ходку, — сказал шофер.

На первом этаже располагалась лавка, понятно, почему здесь пахло сыром и картофелем. На втором этаже висели головки сыра, потому сырный запах царил безраздельно. А вот совсем наверху, под крышей, стоял запах сырости — здесь хранили картофель.

— Объясни мне, пожалуйста, куда делся запах сыра?

Но Пиннеберг уже открывал дверь.

— Не хочешь заглянуть в нашу комнату, а?

Они заходят в маленькую переднюю — еще меньше ее делают стоящие по обе стороны шкаф и сундук. Мужчины с трудом протискиваются между ними с корзиной.

— Сюда! — позвал ее Пиннеберг, открывая дверь. Барашек переступила порог.

— Боже мой! — вырвалось у нее. — Что здесь творится?

В тут секунду все, что было у нее в руках, включая коробку из-под яиц, полетело на старый плюшевый диван — в ответ завопили все его пружины. Барашек пересекла узкую длинную комнату и подлетела к одному из четырех больших окон, распахнула его и выглянула наружу.

Внизу находилась размытая грунтовая дорога с рытвинами и травой, лебедой и чертополохом по обочинам — она и была «улицей». А за дорогой она увидела клевер; она вдыхала его запах и не могла надышаться. Нет ничего лучше божественного аромата цветущего клевера, нагретого за день солнцем.

За клеверным полем раскинулись желтые и зеленые поля. Там, где росла рожь, щетиной топорщилось жнивье. А еще дальше — зеленая полоса — это луга, где в зарослях ив, ольхи и тополей петляла Штрела, совсем узенькая, прямо ручеек.

«Отсюда она направляется в Плац, в мой родной город, где я росла и страдала, где коротала одиночество в комнатке с окнами во двор, где вокруг были только стены и камни… А здесь — простор».

Она даже не заметила, как к окну подошел Пиннеберг, он простился с шофером, который принес наконец ее постельные принадлежности; в этот момент его глаза лучились счастьем и покоем.