Ганс Фаллада - Кошмар в Берлине

— Знаешь, знаешь.

— Барашек, ну пожалуйста, сжалься. Говори уже!

— Ты и сам все знаешь.

— Ну и ладно! — обиделся он.

— Милый, — сказала она, — милый, а помнишь, как мы сидели у меня на кухне? В день нашей помолвки? Кругом темнота и все небо усеяно звездами, и мы выходили на балкон.

— Да, — грубо отрезал он. — Помню. И?..

— Забыл, о чем мы говорили?

— Послушай, там много чего было! Если б я все помнил!

— Нет, мы обсуждали что-то очень конкретное. И кое-что пообещали друг другу.

— Ну, не знаю… — буркнул он.

Фрау Эмма Пиннеберг, урожденная Мёршель, всматривалась в залитые лунным светом поля. Чуть правее подмигивал газовый фонарь, а прямо, за раскидистыми кронами деревьев, образующих небольшую рощицу, несла свои воды Штрела, а в окно задувал такой приятный ночной ветерок.

Это ли не чудо и, может, не стоит портить такой хороший вечер? Но необъяснимое чувство тоски никак не отпускало. Словно внутренний голос твердил Барашку: вся эта красота — самообман. Поверишь в нее и не заметишь, как окажешься по уши в грязи.

Она стремительно развернулась и выпалила:

— Мы кое-что пообещали друг другу. Мы обещали, что будем честными хотя бы друг с другом и что между нами не будет никаких секретов.

— Погоди, все было немножко иначе. Обещание давала только ты.

— То есть ты не собираешься быть честным со мной?

— Да нет же, но дело не в этом. Видишь ли, есть вещи, о которых женщинам лучше не знать.

— То есть? — Убитым голосом спросила Барашек. Вид у нее был подавленный, но она быстро взяла себя в руки и выпалила: — Ну да, пять марок таксисту, когда на счетчике две сорок, это такие вещи женщинам знать не положено?

— Но он помог поднять наверх твою корзину и портплед!

— За две марки шестьдесят? А почему ты прятал правую руку в кармане? Чтобы не было видно обручального кольца? А почему ты велел, чтобы верх машины был поднят? Почему ты не пошел со мной в лавку? И почему каких-то людей должно было обидеть, что ты их не пригласил на свадьбу? Почему?..

— Барашек, прошу, — взмолился он. — Барашек, мне бы не хотелось…

— Это все вздор, Ханнес, ты просто не имеешь права иметь от меня секреты. Будут у одного секреты, другой начнет за ним шпионить, и мы не заметим, как с нами произойдет то же, что и с большинством других людей.

— Да-да, Барашек, но…

— Ты можешь говорить со мной обо всем, правда, милый. Ты зовешь меня Барашком — я догадываюсь почему и тем не менее не упрекаю тебя.

— Во всем ты права, Барашек, но понимаешь, все не так просто, как кажется. Хотел бы я, но… Боже, это такая глупость, то, что я скажу…

— Это касается какой-то девушки? — спросила она.

— Что ты, что ты. Или может быть, но это совсем не то, о чем ты подумала.

— Тогда что? Говори, дорогой. Любопытно было бы узнать.

— Ну что ж, Барашек, как знаешь. — Но видно было, что он колеблется. — Давай оставим этот разговор до завтра?

— Как это? Нет! Говори немедленно. Ты думаешь, я смогу спокойно заснуть в таком волнении? Это не связано с девушкой, но все-таки ее касается. Звучит загадочно, не находишь?

— Твоя взяла, слушай. Началось все с Бергмана, ты знаешь, что я раньше служил у него.

— В магазине одежды, да, ты рассказывал. Это определенно лучше картофеля и удобрений. Удобрения… это же навоз. Это им вы торгуете?

— Барашек, если ты будешь меня все время подкалывать…

— Ладно-ладно, слушаю, — сказала она, пристраиваясь на подоконнике так, чтобы были видны и Ханнес и залитые лунным светом поля, на которые она никак не могла налюбоваться.

— Итак, у Бергмана я работал старшим продавцом, платил он мне сто семьдесят марок…

— Старший продавец? Сто семьдесят марок?

— Прошу тебя, не перебивай! Эмиль Клейнгольц был постоянным нашим клиентом, закупался у нас костюмами. По коммерческим соображениям он вынужден пропустить рюмку-другую и с фермерами, и землевладельцами. А он очень быстро пьянеет. Вот и валится с ног прямо где стоит, а страдает при этом одежда.

— Боже! Как же так можно?

— Ты будешь слушать, в конце концов? Так вот, мне поручили его обслуживать, хозяин и его жена старались с ним не связываться. Не будь меня на месте, они бы ни за что ему не угодили, а у меня это получалось. Он постоянно со мной заговаривал о том, чтобы я бросил эту еврейскую лавочку, что у него настоящее арийское предприятие, и свободно место бухгалтера, и платит он больше… Ну-ну, ври больше, думал я. У Бергмана я хотя бы знал, на что рассчитывать, да и сам он был вполне приличным человеком, к своим работникам относился с уважением.