Ганс Фаллада - Кошмар в Берлине

— Вот в чем, оказывается, было дело, — сказала Барашек. — И вот это ты от меня скрывал? Обвенчался тайком, потому и верх на машине велел поднять и руку с обручальным кольцом в кармане держал?

— Именно. О боже, Барашек, если они узнают, что я женат, мать с дочерью через неделю меня вышвырнут. И что тогда?

— Вернешься к Бергману!

— Об этом и речи быть не может! Видишь ли, — он замялся в нерешительности и продолжил: — Когда я уходил, Бергман меня предупредил, что ничего у меня с Клейнгольцем не выйдет. «Пиннеберг, — сказал он. — Вы все равно вернетесь ко мне! В Духерове вам идти некуда. Только к Бергману! Вы непременно прибежите ко мне, и, знаете что, Пиннеберг, я вас приму. Но прежде, обещайте мне, по крайней мере в течение месяца, вам придется обивать пороги биржи труда, с тем чтобы вы являлись ко мне на поклон и умоляли, чтобы я взял вас на работу. За ваш необдуманный поступок полагается наказание!» Ну и как я, после того что наговорил мне Бергман, вернусь к нему? Не могу я этого сделать.

— Но если он прав? Ты же сам видишь, что он прав?

— Барашек, милый мой Барашек, — взмолился он, — даже не проси меня об этом. Может, он и прав, и я поступил глупо, что отказался ходить на почту. Но если ты меня станешь просить, я пойду к Бергману, и он возьмет меня к себе. А хозяйка и другие продавцы, Дюссель и Мамлок будут насмехаться надо мной, вот этого я тебе ни за что не прощу.

— Да нет же, не буду я тебя уговаривать. Только вот как ты думаешь, даже если мы будем осторожны, не всплывет история с нашим браком наружу?

— Верно говоришь, нельзя допустить, чтобы все стало известно! Ни в коем случае. Я все продумал заранее. Видишь, и комната у нас на окраине, в городе нас точно никто не увидит вместе, а если мы случайно все же встретимся, сделаем вид, что незнакомы.

Барашек сидела в задумчивости, а потом произнесла:

— То, что мы все-таки не можем жить здесь, с этим-то ты согласен?

— Потерпи, Барашек, — попросил он. — Ну две недельки, до первого числа. Раньше первого мы не сможем отказаться.

Не сразу, но она согласилась. Она оглянулась вокруг, но разглядеть в темноте ничего не могла, и вздохнув, сказала:

— Ну хорошо, милый, я попробую. Но сам понимаешь, это ненадолго, здесь мы никогда не будем счастливы!

— Спасибо, — закивал он. — Спасибо тебе. Верь, все образуется, непременно. Главное, не остаться без работы.

— Это правда, — согласилась с ним она.

Они еще немного постояли у окна, глядя на тихие, залитые лунным светом просторы, а после отправились спать. Занавески задергивать не стали — домов напротив все равно не было. Засыпая, они могли различать в тишине лишь тихое журчание Штрелы.

В понедельник утром Пиннеберги сидели за кофейным столиком.

— Итак, сегодня принимаемся за дело! — Глаза у Барашка блестели от возбуждения. — И, окинув взглядом «камеру ужасов», она сказала: — С этим старьем как-нибудь расправлюсь! — И, бросив взгляд на чашку, поинтересовалась: — Как тебе кофе? Двадцать пять процентов натурального.

— Раз так спрашиваешь, значит, знаешь ответ.

— Мы же решили экономить.

На что Пиннеберг не преминул заметить, что раньше всегда позволял себе чашечку «настоящего» кофе. На двоих потребуется больше денег, чем на одного, считала она. Он же уверен, холостяку жизнь обходится дороже, так все говорят, а на питание супружеской паре надо меньше денег, чем одному на стороне.

Их продолжительный диспут затянулся, пока он не спохватился:

— Боже! Я должен бежать. А то опоздаю.

Они попрощались возле двери. Уже на лестнице, на полпути вниз, он услышал окрик Эммы:

— Милый, постой! Что у нас сегодня на обед?

— Неважно! — крикнул он в ответ.

— Ну, пожалуйста, скажи! Я же не знаю…

— Вот и я не знаю!

Внизу хлопнула дверь.

Она кинулась к окну и увидела, как он вышел из дома. Он помахал ей рукой, потом платком, а она не отрываясь смотрела в окно, пока он не прошел мимо фонаря и не исчез за углом желтого дома. И вот теперь Барашек, впервые за двадцать два года, сама становится хозяйкой своей жизни — этого утра, комнаты, их совместной трапезы. Она приступила к работе.

На углу главной улицы Пиннеберг увидел Кранца, секретаря мэрии, и вежливо его приветствовал. И тут в голову ударила мысль: «Я же приподнял шляпу правой рукой, а на ней кольцо. Буду надеяться, что Кранц не заметил». Пиннеберг неохотно снял кольцо и осторожно убрал его в потайное отделение бумажника. «Что поделаешь, раз надо».