Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

Но таков уж был характер дядюшки Никодемуса. И блестящий молдинг на ветхой развалине — это было в его духе. Когда-то у дядюшки Никодемуса был велосипед. Тимоти прекрасно помнил, как велосипед приобретал все более чудовищные формы по мере того, как черная — «Сделано в Бирмингеме» — рама украшалась приспособлениями и изобретениями из меди, латуни, хрома и железа, тремя клаксонами, парочкой здоровенных звонков на руле, специальными накидными гайками — «барашками» по обеим сторонам втулки заднего колеса, оловянным леопардом в стремительном прыжке, арматурой для тройного крепления передней и цепной вилок и фонарем, делавшим до этого честь какому-то конному экипажу…

Так что хромированный поясок вокруг кузова — это уже вошло в традицию, точно так же как и знаменитая улыбка этого вечного младенца.

Дядюшка Никодемус перегнулся через спинку сиденья, пыхтя и раздражаясь, схватился с заклинившей вдруг задней дверцей, в попытках осилить ее он возбужденно тряс своей почти совсем седой головой. Прежде чем скользнуть к дядюшке, Тимоти бережно опустил на заднее, только что освободившееся от пассажиров сиденье футляр с флейтой.

Никодемус тронул с места, даже не потрудившись, как все на свете водители, взглянуть вперед, так он был увлечен разговором. Так, наудачу, он проездил все восемь лет со дня получения шоферских прав — похвальное, но, когда человеку за пятьдесят, само по себе довольно смелое предприятие, просто авантюра, так намеревался он ездить и впредь, пока добрый боженька сочтет возможным не посылать ему препятствий на дорогах и не бросать камней под колеса.

«Может быть, он видит ухом?» — мелькнуло у Тимоти. Все возможно. Старик так и сыпал словами, заливался, как его концертина, которую Тимоти хорошо помнил. Разве ему нечем гордиться? Разве это не он везет мальчика назад в Бракплатц, к Рози, и к доктору, и к реке, что бежит мимо застывших волнами холмов?

А-а-а-о-у! Теперь они снова смогут пройтись по главной улице вместе с мальчиком; и они обязательно зайдут в «поселение». (Никодемус держался старых названий, ему так и не привилось это новомодное «тауншип».) Пусть его друзья увидят, что малыш вернулся из заморских стран, и полюбуются. Он будет играть для них всех.

А-а-а-о-у! И он нажимал на педаль газа до тех пор, пока двигатель не заревел ответным: «А-а-а-о-у».

Они пробились через весь центр и пригороды Йоханнесбурга, миновали Сити Дип, прибавили скорости, и за Альбертоном вырвались на шоссе к Дурбану. На развилке дядюшка Никодемус свернул с магистральной дороги влево — отсюда до Бракплатца оставалось немногим больше двадцати миль. Среди вельда, когда город остался за спиной, Тимоти удовлетворенно вздохнул. Что ж, он не опозорил доктора и других пославших его учиться в Лондон. И не обманул их надежд.

Трансваальское солнце, только что народившееся и трепетное, как мираж, заглядывало с востока в кабину старого «бьюика». Тимоти испытывал беспредельное удовольствие и от солнца, и от вельда, и от общества своего старого дядюшки.

Никодемус никогда ничего не требовал от жизни, когда-то давно взяв себе за правило довольствоваться тем, что она ему дает, и держался осторожно, тщательно избегая неприятностей. «Что бы и тебе быть таким», — не уставала говорить Тимоти его мать.

Лицо Никодемуса, напоминавшее сморщенный и потрескавшийся от старости коричневый башмак, было само простодушие и счастье, переполнявшее его натуру. Это была сила дядюшки Никодемуса и его слабость: вечная и неизменная доброта перестает быть людям в удивление. Старик твердо держался традиции племени, несмотря на все соблазны городской жизни.

Впервые он попал в Йоханнесбург в начале двадцатых годов, у него был велосипед, и он служил мальчиком на посылках. К тому времени у него уже сформировался взгляд на жизнь. Желание у него было самое скромное — просто быть самим собой — и черты характера только те, что он унаследовал от природы. Ничего привнесенного. Самим собой он и остался. Он казался невосприимчивым к несчастью: он просто игнорировал его и избегал обстоятельств, могущих его породить. А в тех случаях, когда грубая действительность оказывалась неумолимой и все-таки посылала ему испытания, он искал успокоения в музыке.

Когда они наговорились, Тимоти стал поглядывать по сторонам. Приятно было снова видеть волнистые просторы южноафриканского вельда, сами холмики — коппи — так похожи на туристов, скорчившихся в своих зеленых спальных мешках от предрассветного холодка. Кое-где над холмистой степью еще стлалась чуть заметная дымка тумана. Раннее утро кончилось, но было еще прохладно. И даже пробивавшийся в кабину запах отработанных газов не мог заглушить бодрящей свежести, которой дышал утренний вельд.