Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

— Умопомрачительно, старик!

Тимоти собрался было пройти, но тот театральным взмахом руки остановил его. Не преграждая ему путь, а только подавшись к нему всем телом. Благоразумие заставило Тимоти подчиниться.

— Ты тот самый музыкант, что ли, а, малый? — Вопрос сопровождался жестом в сторону грубо намалеванной афиши у церкви.

Тимоти кивнул.

— Я без ума от музыки. Так же, как от твоей шляпы. Высший шик.

Тимоти пожал плечами, совершенно не зная, как ему на это реагировать.

Тот затянулся сигаретой, но дымок был почти невидим в ослепительном свете солнца.

— Музыкант из Лондона, а! Рехнуться можно.

Тимоти кивнул, но снова не стал вступать в разговор.

— Сыграй им в стиле «кул джаз» [16] Кул джаз (Cool jazz) — (букв. «Холодный джаз») — одно из направлений в джазовой музыке тех лет, развившееся в противовес исконно негритянской «Ново-орлеанской» школе. , старина, покажи им настоящий модерн.

— Я не понимаю.

— Ты чему-нибудь дельному научился там, в этом Лондоне?

— Что вы имеете в виду? А, понимаю, вы хотите спросить про политику?

— Сейчас ты опять дома, старик, на забывай, ты опять дома!

— Я изучал то, что обычно принято изучать. Но я не занимаюсь политикой. Меня интересует музыка.

— Музыка. Я это понимаю, но ни один приличный джазист не станет иметь дело с Моцартом, вот что.

Тимоти ухватился за соломинку.

— Вы любите Моцарта?

— Нет, старик. Но я читал об этом в американском журнале: ни один настоящий джазист не станет иметь дело с Моцартом, вот что я тебе скажу.

— Слушайте, я должен идти, — вежливо заметил Тимоти.

Властная рука снова велела ему подождать.

— Наклевывается что-нибудь стоящее? — прямо спросил тот.

— Слушайте, я музыкант, я студент, — запротестовал Тимоти. — Я изучал музыку.

— Понимаю, старик. Ну, а дальше? Ты ведь вернулся. Дальше-то чем думаешь заниматься?

— Музыкой. Я больше ничего не знаю. Я вернулся всего два дня назад.

— Ты что, малый, и вправду простачок? — Теперь в его голосе звучало удивление.

— Простачок? Не знаю. Просто я не такой…

— «Не такой», — передразнил тот. — На чьи денежки ты съездил туда и обратно, а, малый? Все это тебе белые устроили.

— Не одни белые. Мой народ тоже. Деньги дала община.

— А я говорю: они. Слушай, ты, как тебя? Ах, Тимоти… ну да… Тимоти Маквин… Ну так вот запомни, малый, пока тебя не было, дома многое изменилось. — Он резко выбросил вперед, чуть не в грудь Тимоти, руку, сжатую в кулак, большим пальцем кверху. — Ты все лопочешь про музыку, старик. Помни и об остальном, чему ты там научился!

Тимоти повернулся и пошел. На этот раз тот не стал его задерживать. Просто швырнул окурок ему вслед. Потом сам сделал три шага вперед, туда, где на дорожке дымился окурок его сигареты, и каблуком притушил его.

— Не забудь, эй, ты! Не забудь, что я тебе сказал! — предостерегающим голосом бросил он вдогонку Тимоти, а сам каблуком тщательно растирал окурок, чтобы и следа не осталось.

Тимоти обернулся, посмотрел ему под ноги, где от окурка остались черно-коричнево-белые узоры.

— Сыграй им модерн, старик, — сказал тот и, поправив темные очки на переносице, небрежной походкой двинулся в противоположную сторону.

Тимоти задумчивым взглядом смотрел ему вслед и, только потеряв его из виду, вспомнил, наконец, что ему надо спешить.

Дядюшка Никодемус ошибался. Нет конца мыслям и не может быть.

Спустя десять минут, стоя у последней ступеньки лестницы, ведущей к двустворчатым дверям церкви св. Петра, Тимоти увидел, как к нему поворачивает, изо всех сил нажимая на педали велосипеда, пожилой человек ростом с мальчика-подростка. Тимоти почему-то сразу узнал в этой напоминавшей птицу фигуре с прекрасной, величественной головой на тоненькой шее доктора Стивенсона Маквабе, имя которого указывало на строгую приверженность к пресвитерианству. Необыкновенная репутация пробившегося в люди интеллигента-африканца теперь, когда он в возрасте шестидесяти лат уходил из игры, чтобы дать место молодым, уже постепенно забывалась.

Чувствовалось, что его хрупким костям уже не под силу такие поездки на велосипеде. Он притормозил.

— Вы Тимоти? — спросил он, ссаживаясь. — Я Маквабе.

Юношу поразил его голос, глубокий и хриплый, задорный и в то же время прерывисто дрожащий, вибрирующий. Тимоти где-то слышал такой же голос. Ну, конечно, Сатчмо — Луи Армстронг!

Они пожали друг другу руки на африканский манер — не так крепко и энергично, как белые, а мягким, нежным прикосновением, будто один притрагивался к душе другого.