Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

— Да, доктор Маквабе, я Тимоти.

— Ну, мой мальчик, пойдем посмотрим, что к чему.

Тимоти подождал, пока Маквабе отер пот с лоснившегося черепа с глубокими глазницами, и затем, с уважением пропустив Маквабе, поднялся за ним по ступенькам. Репутацию ученого Маквабе, должно быть, завоевал преподаванием английского языка, но подлинной своей славой он был обязан сочинению концерта для скрипки, четырежды по разным случаям исполнявшегося с полным оркестром. Кроме того, он был авторитетом в области народной музыки банту.

Двустворчатые двери были открыты настежь. На дешевых деревянных скамьях со спинками, но без пюпитров, на разрозненных стульях и трех импровизированных скамьях из досок, положенных на ящики из-под мыла, могло поместиться около двухсот сорока человек.

— При полной церкви и благосклонности слушателей мы с тобой справимся с любым псалмом, — пообещал Маквабе, нырнув в тускло освещенный боковой придел и показывая Тимоти идти за ним. — Я хочу взглянуть на орган.

— На «Сару»?

— Сара? — переспросил Маквабе уже у ступенек, которые вели на возвышение для органиста. — Почему Сара? — Он был озадачен.

— Так называется, сэр.

Тимоти показал на чуть заметную надпись на полированном ореховом дереве кафедры над двойным рядом клавиатуры. Грубо вырезанные и поистершиеся от времени корявые буквы возвещали: САРА.

— Что за кощунство! Ведь это просто кощунство! — возмутился Маквабе, поражаясь, как этот благородный инструмент попал в такую дыру и кого это угораздило так окрестить его, да еще таким диким способом. Мало кто помнил, что грубому владельцу рудников, страдающему от тяготевшего над ним, судя по всему, особенно страшного прошлого, случилось проезжать через этот разбросанный приход именно в тот день одна тысяча девятьсот седьмого года, когда компания разгоряченных фанатиков и еще большая толпа африканцев, горевших любопытством узнать, что за колдовство здесь готовится, собралась, чтобы заложить первый камень церкви св. Петра. То ли владелец рудников чувствовал, что надвигается гнев божий и билет первого класса, купленный в подходящий момент, даст ему искупление, то ли в каком-нибудь наивном черном лице он уловил благочестивый лик Африки, чуждый материальным умыслам, никто так и не узнал. А только этот богатый человек пил здесь кофе, а через некоторое время в церковь прибыл отправленный из Англии через Дурбан и доставленный сюда на мулах небольшой, но прекрасно звучавший орган вместе с волшебником, собравшим его под новенькой крышей церкви св. Петра и тут же отбывшим восвояси.

Богатство этого инструмента так никто и не оценил. Если бы спросили совета у любого причетника в алтаре или любого приходского пастора, они бы, несомненно, предпочли, чтобы на деньги этого богатого человека был возведен настоящий шпиль над церковью. Для музыки вполне сошло бы и подержанное фортепьяно. Голоса африканцев не нуждаются в искусственном сопровождении. А башня без хорошего шпиля стояла тогда живым упреком выдохшемуся усердию прихожан, если вообще не свидетельством их слабого благочестия.

И пятьдесят лет, пока захваченные одной мыслью пастыри вздыхали о внушительном шпиле над башней, орган тихонько вздыхал. За всю его трудовую жизнь пользовались только четырьмя его регистрами.

Единственным оказанным ему знаком внимания и было «крещение», и оно далось нелегко и полированному ореховому дереву и самому двенадцатилетнему черному «крестителю», нарекавшему его с помощью перочинного ножичка.

Двух классов образования мальчишке оказалось вполне достаточно, чтобы расположить в уме буквы в нужном порядке и, ускользнув как-то вечером после спевки церковного хора, в полную меру насладиться соприкосновением стального блестящего лезвия с безукоризненно отполированной панелью орехового дерева и самым старательным образом вырезать на этом аристократическом инструменте имя своей матери. Это кровопускание «Сара» вытерпела без звука. Никто не слышал от нее ни стона и в последующие годы. Она стоически терпела и тружеников, в поте лица колотивших по клавиатуре, и сырость, портившую трубы; жар в суставах-стыках и толстый слой пыли на клавишах; и немало мускулистых африканцев развивали свои физические данные, раскачивая ее мехи. Но она сумела сохранить традиции рода и ток воздуха. Еженедельные «встряски» поддерживали в ней жизнь. И эти упражнения проводились каждое воскресенье с таким постоянством и энтузиазмом, что ни пыль, ни запущенность вследствие пренебрежения не смогли затмить ее высоких достоинств.