Юрий Хазанов - Укол рапиры

— Вообще отринуть все земное и уйти в скит, — сказал Владислав Павлович. — Что с тобой творится, можешь нам сказать? Ты ведь знаешь, мы стараемся с мамой не приставать к тебе по мелочам, не опекать беспрерывно. Верим тебе, знаем, что ничего плохого не сделаешь. И все-таки, смотри… Дела твои все хуже и хуже. На отметки глядеть тошно. Ты стал как еж… Как дикобраз. Пошел на конфликт с учителями, с завучем, с ребятами. Тебя даже хотят перевести в другой класс.

— Еще чего! — сказал Шура. — Никуда я не перейду.

И подумал, что, может, действительно лучше, если переведут… Не видеть все время Нину… Женьку Усватова… Котьку… С которого Нина глаз не сводит…

— Что с тобой творится, а, Сасик?! — спросила Инна Федоровна. — Скажи нам…

И оттого, что она назвала его этим полузабытым детским именем, и оттого, что в голосе ее Шура услышал боль, даже слезы, ему захотелось оторваться от подоконника, подбежать к матери, сесть рядом, обнять — чего давно уже не делал — и начать рассказывать про все: про себя, про Нину, про то, почему у него сейчас все так получается… А почему в самом деле? Не из-за Нинки ведь, смешно. И не из-за одной только Стеллы Максимовны. И уж совсем не из-за «Сядь и подумай»… Из-за чего тогда?.. И что, собственно, получается? Ничего особенного не происходит. Все нормально… Хотя, в общем, не очень-то нормально. Если взять с Ниной… И со Стеллой Максимовной тоже. А некоторые, вроде Женьки, им на все наплевать… Начиналась сказка про белого бычка, Шура чувствовал это, понимал, что в голове путаница, разброд, и ни самому себе, ни тем более матери объяснить ничего не сможет… А раз не сможет, зачем начинать?

И Шура не отошел от окна, а продолжал молча водить пальцем по стеклу, выводя на запотевшей слегка поверхности букву «Ш». На вопрос матери он так и не ответил.

— Не знаю, — сказал Владислав Павлович, — мы тоже учились понемногу, тоже дружили и ссорились и боролись за справедливость. Но все это не превращалось в самоцель. Не переходило каких-то границ.

— Вот и плохо, — сказал Шура. — Значит, было не по-настоящему.

— Ну знаешь… Кто дал тебе право так говорить? Осуждать легче всего… — Шура молчал, и Владислав Павлович продолжил: — Возможно, оттого, что жили мы куда трудней и не могли позволить себе такую роскошь… Давать волю эмоциям по любому поводу. Ведь это, в сущности, только расслабляет… распускает. А у нас были определенные цели — учеба, будущая работа, полезность обществу. Вы же теперь…

— Не надо, папа, — сказал Шура. — Не надо о своем светлом прошлом. Перечитай Тургенева. «Отцы и дети». Или слушай передачу «Ровесники». Там про все есть.

Это нахальное предложение вызвало взрыв негодования Владислава Павловича, но Шура не отвечал. Не хотелось спорить, что-то доказывать, выслушивать; ему бы впору сейчас действительно разобраться в себе самом, понять, что с ним происходит, почему так: вроде ничего страшного не случилось, а чувство такое, будто все рушится и не от кого ждать помощи… Уж она-то, во всяком случае, пальцем не шевельнет, если с ним что-нибудь… Стоп! Выходит, он все же постоянно думает о ней — о Нинке?! Не хочет, а все равно думает… Так, что ли?.. И чтобы не отвечать даже себе самому, Шура заговорил.

— Мы решили, — сказал он, — попросить родителей написать, что они… в общем, в защиту Стеллы Максимовны.

— Кто это «мы»? — спросил Владислав Павлович.

— Ну я… Витя Белкин… другие.

— И очень хорошо, — сказала Инна Федоровна. — А то действительно измордуют человека ни за что ни про что. Обвинят бог знает в чем…

— Вы тоже напишите, — сказал Шура. — Прямо сейчас.

— Конечно, — сказала Инна Федоровна. — А как писать?

— Подожди, пожалуйста, — попросил Владислав Павлович. — Я немного не понимаю: что именно от нас требуется?

— Я же говорю, — объяснил Шура. — Надо написать, что она хороший учитель и руководитель кружка… Никого не спаивает, не портит, все это чушь, а наоборот…

— Куда? — спросил Владислав Павлович.

— Что «куда»?

— Куда мы должны представить этот ответственный документ?

— Разве не понимаешь? В школу, — ответила Инна Федоровна.

— Минуточку, — повторил Владислав Павлович. — Не надо делать из меня дебила. Такие вещи я еще в состоянии усвоить. Не могу понять другого: почему вдруг мы должны писать какие-то оправдательные бумаги, хотя никто нас не просит и человеку ничего явного не грозит… Погоди! — Это потому, что Шура хотел перебить его. — Это так же нелепо, как если бы я начал выдавать оправдательные документы людям, наступившим мне на ноги в троллейбусе: мол, хоть и наступили, а у себя на работе они очень уважаемые, грамоты имеют и так далее.