Георгий Гулиа - Три повести

— Где ж он теперь?

— Его убил какой-то эффенди… Пырнул ножом. Между ними тоже — большая вражда, как и у нас, скажем, между дворянами и крестьянами.

Согум утвердительно кивнул головой.

— Верно, сказывали мне, что в хваленой Турции крестьяне одной водой пробавляются, кукуруза там на вес золота… Другое дело — какой-нибудь толстозадый паша…

Даур постоял, поразмыслил над словами Согума, но так ничего и не сказал. Он быстро вышел из комнаты, вскочил на коня и был таков — только подковы засверкали.

Скачет Даур, коня поторапливает, которого раньше никогда не торопил: можно ли торопить ветер или бурю? Концы башлыка развеваются, точно два соколиных крыла, в ушах ветер свистит, как зимою в трубе. Добрый конь скачет на совесть. Порой дорога идет лесом. Ветви бьют по лицу часто-часто, и Даур снова убеждается в том, что конь его — огонь.

А в голове вертится привычная песня… Нет, не до нее сейчас, но она беспокойная такая, словно птичка в клетке. Может, выпустить ее на волю, эту веселую песню, чтобы на душе полегчало?..

Так оно и есть, друзья мои: джигит торопится к милой. Даур привстает на стременах и оглядывается вокруг: неласковая хмарь спускается с гор, трепанные, как шерсть взлохмаченные и удивительно неприветливые тучи ползут на чистое небо. Никнут вершинами гордые деревья, и зелень становится серой, как зола.

Сумерки ложатся на город. Молодой человек делает большой крюк — пусть пройдет время и еще больше стемнеет: не хочется, чтобы видели его у дома Кучука-эффенди…

Но вот он, крадучись, словно вор, подходит к заветной изгороди и трижды ударяет плетью по частоколу — условный знак влюбленных.

Саида точно ждала его: мгновенно проскальзывает она в узкую дверь. Несколько шагов — и она возле него. Он старается заглянуть ей в глаза. Он надеется получить ответ на жгучий вопрос: кто она ему — враг или друг?.. Два-три ничего не значащих слова, две-три обычные фразы — и его взгляд, вопрошающий, страстно ищущий, задерживается на ее губах… Но не он, а она, не Даур, а Саида, словно догадываясь о его подозрениях, начинает разговор и по-своему ведет его.

— Что с тобой Даур?

— А что?

— Какой-то ты странный…

Он пытается усмехнуться, взять себя в руки, чтобы самому перейти в наступление.

— Разве ты гадалка?

— Мне известны вавилонские гаданья, — серьезно отвечает девушка, — я могу определить, что на уме у человека. Меня учил старый Мельхиор, цыган из Индии.

Она говорит, и лицо ее отсвечивает, как волна, на которую упало лунное сиянье. Он ясно различает в темноте ее зубы, мелкие, как алмазы, которыми усыпаны кольца на ее пальцах.

Она рассказывает о чудесах Востока, о проницательности аравийских предсказателей, о сирийских женщинах, очень искусных в гаданье, — и он говорит про себя: «Ошибся Согум, ошибся. Но если у Кучука на уме что-нибудь худое, то неужели этого не знает Саида?»

Даур впивается взглядом в девушку, но никак не разгадает выражения ее лица. Девушка нежная, словно цветок, и чистая, словно… И Даур, желая покончить с дурацкими сомнениями, одним ударом прерывает ее:

— Послушай, Саида, я хочу знать точно: кем тебе приходится Кучук?

Саида поражена, можно сказать — она остолбенела.

— Хозяин мой, — едва слышно выговаривает она.

— Знаю… — А сам, словно в бездонный колодец, в который уронил бесценную вещь, глядит ей прямо в глаза.

— Хозяин. А еще кто? — доискивается Даур.

— Купец… — отвечает она.

— А как он относится к нам?

— К вам?

— Он ненавидит нас?

— За что?

— За то, что мы против султана, за то, что хотим жить сами по себе, как свободные люди!

— Видишь ли, милый Даур, — Саида берет его руки в свои, — хозяин действительно сердится на вас…

— Как так сердится? — вскрикивает Даур.

Он дрожит от злости. А она нежнее прежнего гладит его руку. Она опускает глаза. Она слегка наклоняет голову. Она подходит к нему так близко, что Даур чувствует запах ее волос. И она повторяет слова, которые слышала не раз от Кучука-эффенди:

— Мы терпим большие убытки. Очень большие. — Саида глубоко и скорбно вздыхает. — Мы почти разорены. Мы уедем, если это так будет продолжаться…

— Как это — уедете?

— Да, Даур, люди мало интересуются шелками, мало покупают дорогую шерсть.

— И вы собираетесь уехать? — Это предположение Дауру кажется почти невероятным. У него захватывает дыханье, и он тихо спрашивает: — Надолго?