Альфонсас Беляускас - Спокойные времена [Ramūs laikai]

«Да, он говорит, так ему легче… Только с чего ты взяла, что мой? С таким же успехом — твой…»

«Твой, твой, не отпирайся… Чтоб мне счастья не видать!»

«Не шути. Винцукас очень добрый».

«Знаю… Вы знакомы с детства, а я с ним только через тебя… Уж, видно, Мартушка, это судьба — чтобы мы втроем…»

«Что ж, мы с ним в один день в комсомол… а это кое-что значит… И потом… Вместе работали…»

«Да что ты оправдываешься, Марта? Твой — вот и держи! А этот, из Каунаса… такой вечно печальный… Хоть бы познакомила… Или ты ревнуешь? Выходит, и этот, Мартушка, твой?»

«Дура!.. За кого ты меня принимаешь?»

«За лучшую подругу… за кого… Хотя говорят, он все больше с Фульгентасом… беседует…»

«Все они…»

«Выгораживаешь? Уже стараешься?»

«Просто говорю…»

«И пожалуйста… Только скажи: почему с Фульгентасом? С этим чертовым старым холостяком Фульгентом? Ты знаешь, Фульгентик… вроде бы собирался жениться… И даже, говорят, женился… да вдруг, моя золотая, выяснилось, что он вроде бы не совсем мужик…»

«Как это?»

«А так, такого женить — что собаку овсом кормить… Хотя он и не виноват — мальчонкой на мельнице в ремни попал… и…»

«Ну тебя! Не болтай…»

«А ты что, в ханжи записалась? В костельный хор, что ли?..»

«Дура ты, Ирка, правда ненормальная… Как можно о таких вещах…»

«А о чем можно? Небось не с малюткой разговариваю. Не с пионерками твоими. Не с костельным хором…»

«Ну тебя!..»

«Ты же не к Фульгентасу бегаешь, Мартушка! Что Фульгентас — ему бы только языком чесать да водку глотать…»

«Ирка! Или заткнись, или я… не посмотрю, что приятельница…»

«В газету пожалуешься? Он стоит твоей любви, этот корреспондентик. Уверяю тебя, Марта… не беда, что уныл… И если бы я жила по соседству, вроде тебя…»

«Ирка!..»

«Что, моя золотая, что? Скажешь, я неправду говорю? Вру, да? Учти, я на три года тебя старше. Ну, на два — это кое-что значит… За мной даже лейтенант Шачкус одно время бегал… Арестую, говорит, когда я с ним на танцы не пошла…»

«Ну, Шачкус!.. Тот и за мной…»

«Вот видишь… Ты представить себе не можешь, какая важная штука — опыт и как он помогает женщине в ее трудной жизни…»

«Ты, Ирка, сегодня треплешься, как наша Дарата… Есть у нас уборщица — эта тема просто ее конек…»

«Разве не ты начала? Ты сама затеяла весь этот разговор!»

«Какой разговор, Ирка?»

«Про корреспондента. Что! Ведь ты его хорошо знаешь, правда? Очень даже хорошо, Мартушка. И ступай, езжай к кому хочешь — мне-то что! К Винцукасу или к… Ведь это правда, что в Каунасе… ты с этим корреспондентом… на вечере или еще где-то там…»

«Опять… Дарата?..»

«Не все ли равно, кто… Если правда… А ведь правда, Мартушка, а? Правда?»

«Верь Даратиным словам…»

«С какой стати! Я тебе верю, подружке своей… И своему чутью, своему женскому нюху…»

«Не знаю… не знаю…»

«Знаешь, золотая, не отпирайся… И еще говорят, ты почти каждый день…»

«Каждый день? Я?»

«Ага… Ты уж не сердись, деточка, люди мигом всё… Ой, дойдет до Винцукаса… тут уж нага поэт… разнесчастный…»

«Что дойдет?»

«Что ты с этим корреспондентом… с приятелем нашего забулдыги Фульгентаса…»

«Ну, завела музыку, Ирена! Хватит! Перемени пластинку!»

«Если тебе так трудно о нем говорить…»

«О нем? Совсем не трудно! Тоже мне! А у тебя малость в голове помутилось, вот что я тебе скажу!»

«У меня? Ох нет, Мартушка, у меня в голове светлым-светло… А могу и помолчать, если неугодно слушать… если, по-твоему, лучшая подруга не имеет права выложить, что о тебе говорят. Ведь в нашем городе, дорогая Марта, и за угол потихоньку не сходишь… сразу все под бабий прожектор… Все у нас как на ладони, и всем до всего есть дело… Ох уж в этом нашем славном деревенском городке…»

Нет, не так, — этот роман надо начать не так, Бриг, потому что сначала играли старое-престарое танго, а я, Бриг, всегда буду неравнодушен к этому танцу, как и в молодости, хотя были в ней не только любовь да розы, но и кровь и слезы, Бриг. И даже не скажу — чего больше, хотя сегодня это уже неважно. Итак, играли танго «Виолетта» — там, в Кельне, хотя роман, поверь, будет не о том; по всегда ли мы знаем наперед, о чем будет наш роман? Что знаем мы о себе самих? Часто, приступая к работе, — ты один, а завершая ее — совсем уже другой, Бриг, и ничего тут не поделаешь; неизменна, как сказал один грек, одна лишь изменчивость. Так и с нами, Бриг. В начале своей жизни мы одни, а ближе к закату — и он, кстати, видится мне, Бриг, хотя я самому себе боюсь признаться, насколько четко он вырисовывается, — совсем-совсем другие; иначе, по-моему, и быть не может и никогда не будет; по почему тогда я так люблю розы и танго? Не потому ли, что хочется опровергнуть все мною же сказанное: что нынче я не тот? Не потому ли, что с детства во мне сидит проклятый демон отрицания, которому все неймется показать свои острые рожки, стоит мне слегка лишь забыться и размякнуть. Но одно не под силу даже ему, рогатому: заставить меня отречься от своей молодости. От такой, какова она была, — этого он не может, Бриг, нипочем, хотя она, как я сказал, не всегда была подобна цветущему саду. Хотя она, быть может, открытая рана… тронешь — и…