Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

— Многого? Что значит многого?

— Могу попасть в Капитолий, во дворец.

— Это и называется многого?

— Но это то, к чему я стремлюсь, Луис.

— Не знаю… может, ты прав… по-своему прав. Ничего не могу сказать тебе, потому что и сам не знаю. Наверное, я брошу учиться. Право меня ничуть не интересует.

— А чем займешься?

— Не знаю, чем-нибудь. Может быть, стану писать стихи, пока не наберусь мужества вмешаться…

— Во что?

— В то, что у нас происходит.

— Для этого надо стать жестоким, Луис.

— Вот я и пытаюсь.

Сильвия Лехарса и ее подруги попрощались с Маркосом — они уходили.

— А вот другой путь, — сказал Маркос, прощаясь с девушками.

— Какой?

— Через женщин.

— Знаешь, я много раз пробовал что-нибудь сделать, но всегда случалось что-то такое, что меня отталкивало. Ну, к примеру, сегодня — избили этого парня… Незачем было его бить.

— Такова политика, Луис, политика жестока.

— Незачем было его бить.

— На митингах всегда случается что-нибудь в этом роде.

— Не был он провокатором, незачем было его бить. Он имел полное право высказаться. Подлым был этот удар — локтем. А он даже и не защищался. Не был он провокатором.

— Видишь ли, Луис, все ждали, что будет потасовка. Но ничего не произошло. Раскровили морду какому-то размазне. Только и всего. Это уже хорошо.

— Не знаю, хорошо ли это, но они не должны были его бить.

— Так ты все-таки с комитетом или нет?

— Да, с комитетом. Я согласен со всем, что они говорят об аграрной реформе и об Испанской республике, со всем этим, но я не согласен, чтобы били людей.

— Ты знаешь, что произошло бы, если б союз взял власть в Университетской федерации?

— Иезуиты напихали бы туда своих богатеньких подопечных.

— Вот именно, иезуиты влезли бы туда со своими неженками-переростками.

— Это мне нравится, — сказал Даскаль, — и потому я с комитетом, но мне не нравится, что они бьют людей. Комитет ведет речь о таких вещах, которые отпугивают членов союза, например об аграрной реформе. Если хочешь узнать, как живет кубинский крестьянин, побывай в деревне…

— Я знаю.

— Вот это мне нравится в комитете, но вовсе не то, что они бьют людей. Не нужно никого бить, даже во имя самой правды.

— Если бы я был коммунистом, — заметил Маркос, — я бы сказал, что слишком в тебе много мелкобуржуазной сентиментальности.

— Пусть так, но единственно, что есть хорошего у средних слоев, — это их гуманизм. На днях я прочитал где-то, что фанатик — это тот, кто, потеряв из виду цель, удваивает усилия. Я не хочу терять цель.

— А она тебе ясна?

— Не так уж ясна, но в общем-то я понимаю, чего хочу. Я верю в человека, верю в человечество, верю в жизнь и в то, что мы можем жить лучше, чем живем.

— Таким, как ты, Луис, никогда не следует лезть в политику, политике нужны люди, которые идут напролом, не задумываясь ни на минуту. Представь себе быка, размышляющего посреди арены, есть ли правда в плаще и в тореро. Вот и ты такой.

Даскаль бросил на столик деньги, и они с Маркосом пошли к выходу. У зеленых жалюзи они остановились. Около дома Кортины шофер начищал замшей черный лимузин.

— Политика сама по себе меня не интересует, — сказал Даскаль, — я не собираюсь делать на ней карьеру и потому не думаю вступать ни в какие организации. Меня занимает жизнь, человек.

— Вот в этом твоя ошибка. Политика — это тоже человеческая жизнь. Ты говоришь чепуху. Вот ты стремишься к цели, но при этом тебя не интересует, какими средствами она достигается. Хочешь подняться на гору, не порвав одежды. Нет, мой дорогой. Что бы ты ни делал, ты обязательно запачкаешься — будь то политика или что другое, — потому что все вокруг грязно. И если бы ты по-настоящему хотел улучшить мир, в котором ты живешь, — меня-то это не занимает, признаюсь тебе честно, — если бы ты действительно хотел этого, то не побоялся бы вмешиваться во все, не побоялся бы попотеть, испачкаться или ушибиться, и тогда бы ты в конце концов добился чего-нибудь стоящего и как раз это навсегда сохранило бы твою чистоту.

— Предпочитаю ни во что не лезть.

— Типичные рассуждения маменькиного сыпка. Тебе не хочется выйти из-за уютной и широкой родительской спины. Мне пришлось труднее, чем тебе: пришлось драться жестоко, пришлось запачкаться, потому что у меня не было другого пути.

— А кончил ты тем, что отказался от борьбы и посвятил себя устройству собственного будущего, — значит, я прав? Эта каждодневная свалка губит людей, и не важно, зачем ты залезаешь в дерьмо!